Отпуск в Армении*
* Начало воспоминаний Марка Шехтмана.
Вместо предисловия
В истории древней Армении много общего с историей другой древней страны – Израиля, куда в конце 60-х мы решили уехать.
Армянский народ, как и еврейский, пережил геноцид, и в обоих случаях цивилизованный мир не попытался остановить убийц.
Армянский народ, как и еврейский, рассеян по всему миру, но стремится сохранить себя как единую нацию.
Обе страны настолько малы, что их названия не умещаются на карте.
Мы надеялись, что более близкое знакомство с Арменией поможет нам найти себя в новой жизни.
«И в радости душа поет!
Вы – мне родня, глаза-маслины, слезы боли,
Вы – муки прошлые, шатры неволи,
Вы – льды вершин и гор надменных взлет…»Давид Гофштейн, «В Армении»
«…Услышу рев реактивного самолета, прогревание мотора, даже цоканье копыт по мостовой,
и сразу извечная дрожь во всем теле, сухость во рту, блуждающий взор,
жар в ладонях и желудок подкатывает куда-то под самые ребра».Джон Стейнбек, «Путешествие с Чарли в поисках Америки»
Выехали относительно легко. Остались позади суматоха сборов, ночное бдение над картой, покупки, бесконечное нервное напряжение. Смутное беспокойство внушала лишь ожидаемая ереванская жара, хотя мы и устали от холодных дождей и сменившей их липкой, влажной духоты. И вот теперь вместо теплого моря, вместо прохладных северных лесов мы выбрали один из самых диких способов отдыха в стране, где без машины никто и шагу не сделает. Правда, знакомство с азиатской сухой жарой тоже входило в программу.
Нас считали идиотами даже те, кто лицемерно завидовал. Говорили и такое: «Вы, что, с ума сошли? Неужели больше некуда ехать? Сплошное ворье – обжулят, обсчитают, обворуют. По-русски не говорят. Женщина одна не может из дома выйти!». Подобное мы слышали уже не раз, куда бы ни собирались – находилось достаточно советчиков-«доброхотов». Но мрачные пророчества ни разу не сбылись.
Несколько дней подряд я безуспешно пытался купить билеты на самолет и, хотя приходил к кассам аэрофлота задолго до открытия, каждый раз натыкался на объявление: «На рейс Киев – Ереван билеты проданы до …июля». На другое утро – такое же объявление, но уже с новой датой. В конце концов проблему разрешили несколько лишних рублей кассирше. Самое интересное, что в самолете оказались свободные места.
Среди пассажиров преобладали армяне. Кроме сданных в багаж чемоданов, у них множество сумок, пакетов и набитые покупками большие корзины из-под реализованных фруктов.
Летим над облаками. Начало смеркаться. В правый иллюминатор уставилась неправдоподобно яркая Венера. Южнее – величественный черный гриб, словно ядерный взрыв, поднялся над сплошной облачностью. В его основании беснуется гроза, ежесекундно сверкая множеством молний. Гриб настолько грандиозен, что остается в иллюминаторе все время, пока самолет, склоняясь на юго-восток, не меняет курс. Правое крыло, заслонив небо, поднимается, и гриб остается где-то позади. Очень быстро темнеет. Под нами море, снежные вершины Кавказа, но не видим ни того, ни другого. Казалось, летим над пустыней. Иногда мелькнет глубоко внизу цепочка одиноких тусклых огоньков, и снова сплошной первозданный мрак. Усталость берет свое, и постепенно начинает одолевать сон. Проснешься на несколько секунд, глянешь в темный иллюминатор – и опять проваливаешься в небытие.
…Самолет вдруг затрясло, заскрежетали посадочные щитки, что-то вздрогнуло под брюхом. Разноцветные огни понеслись навстречу. Вот они уже совсем близко. Толчок – и самолет покатился по бетону. Ереван!
На трапе нас подхватил прохладный порывистый ветер и бросил в объятия Тиграна. Рядом с посадочной полосой машина скорой помощи.
– Смотрите, какое такси для вас приготовил, – засмеялся Тигран. Шофер улыбнулся, включил двигатель и, повернувшись к нам, добавил: – Чтоб на таком такси вы ездили только в гости.
А дома уже накрыт с армянской щедростью стол, за которым гостей встречают Нельсон, Ричард, Арутюн (армяне любят и нередко дают детям звучные имена, такие, как Франклин, Гамлет, Марат и даже Шекспир). Гости, сменяя друг друга, входят, знакомятся и, опрокинув рюмку-другую, уступают место следующим. Казалось, Тигран решил познакомить с нами всю армянскую столицу. От этого начинает кружиться голова, но стараемся держаться достойно и не показывать усталость.
В какой-то момент один из гостей, по имени Грант, предложил, обращаясь к застолью:
– Хотите, я спою вам песню? – И, не дожидаясь ответа, запел. Песня не походила на привычные нам советские: куплет – припев. Печальная мелодия, плавно развиваясь, заполнила комнату. Ни одна музыкальная фраза не повторялась. Никогда раньше я не слышал армянской музыки и сейчас, внимательно вслушиваясь, подумал: смог ли создать такую песню кто-нибудь другой, кроме армянина. Грант пел во весь голос, закинув назад голову, слегка модулируя и чуть-чуть с хрипотцой. Все притихли. Он кончил петь, но еще некоторое время царило молчание.
– О чем песня? – спросил я у соседа.
– О любви к покинутой родной земле. Герой клянется не забывать ее и надеется когда-нибудь вернуться.
– Кто написал?
– Эмигрант. Жил в Португалии.
– Композитор?
– Нет. Простой рабочий.
Трезвый, как стеклышко, человек в застолье, ничуть не стесняясь незнакомых людей, просто так взял и запел, да еще о любви к родине. Трудно представить нечто подобное у нас. Впервые я по-настоящему позавидовал. За столом зашумели, начались тосты один красочнее другого, а песня все звучала в ушах. Было шумно и весело, хозяева успешно состязались в красноречии, а их тосты-саги хотелось записывать.
Банкет
«Я низко кланяюсь армянским крестьянам, что в горной деревушке во время свадебного веселья всенародно заговорили о муках еврейского народа. До конца жизни я буду помнить речи крестьян, услышанные в сельском клубе».
Василий Гроссман, «Добро вам»
– Вечером нас приглашает отец, – сказал Тигран.
И вот мы на месте. Дом, снаружи неказистый, но добротно отделанный и хорошо обставленный внутри, окружен небольшим садом. На стене картина: речка, вдоль берега стройные тополя, над всем этим нависает снежнобелый Арарат. Позже картины с Араратом мы видели практически в каждом армянском доме.
Нас встречает отец – могучий патриарх, рост что-то около 1.85, держится прямо, серые глаза, тяжелый, покрытый серебряной щетиной подбородок. Знакомимся. Уточнив нашу национальность (на Кавказе, как в дипломатическом протоколе, это обязательная деталь процедуры знакомства), он, пока собираются гости, рассказывает о своем фронтовом друге, нашем соплеменнике и земляке. Старик говорит по-русски не спеша, тщательно выбирает слова, делает длинные паузы, как бы обдумывая каждую фразу. Но при этом речь его предельно насыщена, фразы емкие, чеканные, надолго западают в память. Сильный кавказский акцент не только ее не портит, но придает необычайную выразительность. Позже я понял, что не в языке дело – по-армянски он говорит в такой же манере.
Тем временем нарядные, приветливые женщины заняты приготовлением овощей для шашлыка. Я рассматриваю женщин и заодно краем глаза слежу, как они нарезают помидоры, лук, перец, фаршируют баклажаны курдючным салом. Курдюк, килограмма на два, лежит тут же, рядом с грудой свежего красного мяса. Сыновья набивают мангал сухими яблоневыми, грушевыми и абрикосовыми сучьями – уголь плодовых деревьев придает шашлыку особый вкус и аромат. Тигран поджигает газету. Дрова моментально вспыхивают и быстро сгорают, оставляя подернутые серебристо-голубоватым пеплом угли. И тогда на решетку мангала кладут шампуры с мясом и овощами. А на столе вина, коньяки, в замороженных графинах несколько сортов водки, осетрина и прочая разнообразная снедь.
Наконец, все собрались, шашлыки сняты с шампуров и водружены на стол, наполнены бокалы. Отец поднимает свой. Он рад нашему благополучному приезду, рад, что у старшего сына такие друзья. Старик говорил еще долго. Наконец, выпили, сразу стало шумно и весело. Вдруг все опять затихли. Отец поднял новый бокал. Никогда не забуду его слов. «Хочу, чтобы мы подняли бокалы за умных, надежных людей, которые многому научили нас. Людей, которые никогда не оставят в беде. Людей, которые всегда помогут тем, кто нуждается в помощи – за ваш нац! – так сказал он. – За то, чтобы «ваш нац» добился всего, что заслуживает, всего, что желает!» Таких слов мы никогда раньше не слышали. «Этот тост мы должны выпить стоя», – закончил он.
Горячая волна поднялась во мне, я поставил свой бокал, обнял и поцеловал отца, прижавшись к его колючей щетине. «Теперь ты будешь мой старший сын, старше моего старшего. А это – твои братья!» – И он указал на пятерых моих новых братьев. Помню, как в этот момент осветились лица жены и сына, и понял, почему говорят об израильтянах: «Да они же совсем не похожи на евреев!» В бурно встреченном ответном тосте я пожелал, чтобы талантливый, трудолюбивый, гостеприимный армянский народ полностью воссоединился на полностью воссоединенной армянской земле, и закончил словами: «Пусть каждый из вас, как только захочет, свободно поднимется на Арарат!»
Весь вечер звучала национальная музыка. Тигран хотел выключить магнитофон, но я не дал. На траве большой желтоватый пес усердно расправлялся с костями. «Эй, Насер, иди сюда!» – позвал его кто-то по-русски. «Зачем обижаешь собаку?» – сказал я, и все рассмеялись.
Город
Конечно, проспали, и когда вышли из дома, день уже начался. Было довольно жарко, ноги погружались в расплавленный асфальт, но тень в аллеях платанов спасала. Стараясь вбирать в себя как можно больше, мы не спеша продвигались к центру.
Шофер остановил грузовик и несколько раз ударил стальным стержнем по металлическому кольцу. На звон начали выходить заспанные матроны с мусорными ведрами. У следующего дома (звон разносится далеко) уже выстроилась очередь. Еще через дом стоят только ведра, а хозяйки, оживленно переговариваясь, ждут в тени. Рабочий в кузове поторапливает опоздавших. А по улице набирает скорость сплошной поток автомобилей. В Армении автомобиль – мечта каждого уважающего себя мужчины. Автомобиль здесь – не просто «средство передвижения», он престиж, зеркало положения в обществе. И «волга» не предел мечтаний. По Еревану разъезжают роскошные, громадные, как дредноуты, «шевроле» и «форды» – подарки родственников из диаспоры. А те, у кого еще нет даже «волги», добродушно посмеиваясь над собой, довольствуются «москвичами» или горбатой пародией на автомобиль – «запорожцем». На худой конец можно обойтись и мотоциклом. И тогда они украшают свои машины эмблемами более высокого класса. На «волге» эмблема «чайки», на «москвиче» – «волги», на велосипеде – мотоцикла «BMW». Даже на детских деревянных самокатах умудряются присобачить какую-нибудь железку, хоть номер от настоящей машины.
Архитектура Еревана довольно однообразна. И все же в целом это удивительно теплый, живой и динамичный город, построенный из вулканического туфа. Оттенки этого мягкого камня меняются от розового до чуть сиреневого и придают всему городу неповторимый колорит. Много разных по стилю памятников, бюстов, барельефов. Скульптуры в самых неожиданных местах. Стены зданий украшены чеканкой. Улицы названы именами писателей, поэтов, композиторов, национальных героев. И повсюду благодатные фонтанчики с прохладной и вкусной водой. Заглядываем во дворы – жизнь протекает в основном здесь: копошатся в садиках, жарят шашлыки, играют в нарды. Скоро осень, и хозяйки сушат шерсть. Ее раскладывают на широких простынях, треплют, перебирают и зачем-то колотят палками. Шерсть рыжая, белая, коричневая. Ее спрядут и к зиме свяжут теплые свитера и носки.
В новых кварталах дворы засажены миниатюрными виноградниками. Они принадлежат обитателям первых этажей и отделены друг от друга легкими проволочными сетками. Здесь и скамеечки, иногда крошечные беседки, а то и бассейн величиной с детскую ванночку. Но главное преимущество первых этажей – там почти всегда есть вода. На верхние этажи вода с перебоями подается только ночью. В центре двора обязательно столб с множеством блоков. К нему с балконов окружающих домов, прямо над головами, протянуты тросы для сушки белья. Если смотреть сверху, напоминает гигантскую паутину.
Старики в скверах перебирают четки, украшенные цветными кисточками. На Кавказе четками пользуются и мусульмане, и христиане, и даже евреи.
В городском транспорте касс-автоматов нет. Просто при выходе кладешь деньги водителю, получаешь сдачу – и все. Никаких билетов. Встречаются и кондуктора. Им платят, но билетов не берут. На конечной остановке водитель, не прячась, отматывает себе на локоть несколько метров билетной ленты, словно ковбой лассо и, скомкав, опускает в мусорный ящик. Год назад мы наблюдали то же в Тбилиси. Так принято на Кавказе.
Неожиданно встречаем Роберта, того, что сидел с нами за столом у Тиграна. Роберт необыкновенно элегантен: выбрит, подстрижен, надушен, сверкающие ботинки, в стрелочку брюки, безукоризненный белый пиджак. Его русская речь почти без акцента. Зашли в кафе, разговорились и услышали много интересного.
– Я инженер, работаю в промышленности, но на советскую зарплату существовать невозможно.
– Как же вы все-таки устраиваетесь?
– Каждый устраивается, как может, и у большинства получается. – Он улыбнулся и продолжал: – Есть много путей, обо всех так сразу не расскажешь. Это поймет лишь тот, кто долго живет здесь. Кавказ – не Россия. Тут свои законы, другие отношения между людьми. «Живи и дай жить другому» – принцип, на котором построена вся национальная экономика. Главное – это семья, и ради нее я готов на все. Лучше пойду воровать, но не допущу, чтобы мои дети чувствовали себя униженными. Детей у меня трое. Есть «волга», большая квартира. Дом в горах. Стадо баранов, фруктовый сад, – конечно, весомая, но только часть моего бюджета. Жена с высшим образованием, не работает. В квартире беломраморный камин с коринфскими колоннами, а перед ним на полу настоящая тигровая шкура. На стенах дорогие картины. Так живем.
Разговор постепенно перешел на тему геноцида армян и закончился Холокостом евреев.
– Вы знаете, я все время думаю: зачем Гитлер это сделал? Ведь евреи ничего, кроме хорошего, в Германию не принесли, – наивно рассуждал Роберт.
– А может, именно поэтому? – спросил я. – Человек по своей натуре не склонен быть постоянно благодарен. Не хочу преувеличивать, но евреи всегда вносили определенный прогресс в страны, оказавшие им приют, а потом расплачивались за это на виселицах, кострах и в лучшем случае – изгнанием с предварительным грабежом всего нажитого.
Когда мы расстались, я подумал, что первый раз свободно говорил о Холокосте с незнакомым человеком. Позже перестал удивляться: ни одна встреча не обходилась без обсуждения трагических событий недавнего прошлого.
…Продолжаем знакомство с городом. В центре извозчик застыл в ожидании пассажиров. Склонив голову, он дремлет. Большой черный зонтик защищает от солнца. Свежий лак не может скрыть возраст довольно потрепанной коляски с откидным верхом и застекленным керосиновым фонарем. Дремлет и черная кобыла в соломенной шляпе с дырками для ушей. В гриву вплетены бумажные цветы. Она не намного моложе своего хозяина. А на тротуаре одиноко пристроились монументальные весы «фербенксъ»: бросишь монетку – узнаешь свой вес. Но к извозчику и весам никто не подходит.
В тот, первый день, мы еще долго бродили по городу и возвратились, так и не увидев Арарат, – воздух сегодня не прозрачный.
Памятник жертвам геноцида
Этот памятник принято посещать после заката, когда с гор обрушивается холодный, порывистый ветер. Он валит с ног, ломает деревья, разбивает стекла окон, грохочет, завывает, не дает уснуть. Вместе с прохладой ветер несет изнывающему от зноя городу тревогу и напряженность.
Нас повели к памятнику за час до полуночи. Не могу объяснить причину овладевшего нами тогда волнения. Только ли ветер вызвал его?
В лунном свете темнела огромная усеченная двенадцатигранная базальтовая пирамида. Как нам объяснили, грани ее символизируют двенадцать вилайетов (областей) турецкой Армении, где в ночь на 24 апреля 1915 года началась резня армян. Армяне произносят это русское слово с ударением на первом слоге.
По специально разработанным спискам уничтожали армянскую интеллигенцию, депутатов парламента, финансистов, деятелей науки и культуры. Просто без списков – всех остальных. Так армянский народ узнал (в который раз!) настоящее равенство. Egalite, ты приходишь всегда одиноким, забыв о своих братьях Liberte и Fraternite. Они достаются другим, если вообще существуют. Тебя, Egalite, приносят геноцид, эпидемии, ядерное оружие и стихийные катаклизмы.
И стали равны нищий купцу, младенец старику и поэт чабану. Вместе падали они под турецкими пулями, и вместе лежат в каменистых могилах. Вместе тонули они у берегов Трапезунда, и вместе бежали за океан. Потому что все они были армянами. И никто не вспомнил ни о классовой солидарности, ни об интернационализме. Никто не встал рядом с армянами под турецкие пули. Только лицемерный визг либеральных газет, как заупокойная месса, прозвучал в некоторых европейских столицах.
По разным источникам тогда погибло от одного до двух миллионов армян, и еще полмиллиона эмигрировали. США, Франция, Сирия, Ливан, Филиппины, Эфиопия, Израиль, Италия, Иран, Египет – вот их адреса. Что же касается «Liberte, Egalite, Fraternite», то, по иронии судьбы, именно эти три слова-символа цинично использовала для своего девиза ответственная за геноцид партия младотурок.
…Вокруг огня армянские дети из шестнадцати стран. Освещенные снизу чистые, детские лица. Глаза неподвижно смотрят в огонь. Мальчик подходит к огню и читает стихи. Он из Еревана. Его сменяют второй, третий, четвертый – из диаспоры. Что-то до боли знакомое в этих строках на непонятном, чужом языке, и, казалось, переводчик не нужен. «При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе», – звучало для нас у памятника, и разве можно было услышать другое? И тогда мы поняли армян. Кому же понять, как не нам? Мы еще ждем того, что они уже получили. «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего», – звучал в нас древний псалом.
Говорят, в мире всего три нации, представители которых способны с первого взгляда опознать соплеменника: евреи, армяне и почему-то еще ирландцы. Мы смотрели на ребят. Какие они разные. Вот светлолицый, сероглазый мальчик. Франция? Если Армения призовет своих детей из рассеяния, этот мальчик скажет, что его родина – Франция? Вот девочка, совсем черная, мелко вьющиеся курчавые волосы, плоский нос и толстые губы. Эфиопия? Кто она – армянская эфиопка? Эфиопская армянка? Или, быть может, эфиопская гражданка армянского происхождения? Если Армения вернет свои захваченные турками земли, она выступит с «осуждением агрессора»? Интересно, узнают ли они друг друга, встретившись через несколько лет. Так думали мы, глядя на ребят. А бешеный ветер крутил пламя вечного огня, тени плясали на базальтовых плитах, и звучала скорбная музыка Комитаса. Ребята из шестнадцати стран приехали поклониться своим мертвым. Они знали о геноциде. Из них не вытравили родной язык. Они запомнят этот вечер на всю жизнь. Запомним и мы.
С площадки виден весь город. Ветер доносит незнакомые слова. Темнеет пирамида, возведенная вдали от безымянных могил. Слезы стоят в наших глазах, и мы спускаемся, стараясь не глядеть друг на друга.
Вдруг впереди белое пятно. Груда сплетенных тел, смертной мукой искажены лица. Скульптор установил небольшой мраморный барельеф без официального разрешения городских властей. Сделал, привез и поставил. И никому не пришло в голову убрать этот скромный памятник.
Как отомстили армяне организаторам геноцида, мы узнали позже. Военный министр Талеат-бей, опасаясь возмездия, ушел от дел, изменил внешность, эмигрировал и жил в Берлине. Его выследил известный армянский поэт Аветик Исаакян. Исполнение приговора взял на себя студент Согомон Теймирян. У него была лишь одна цель в жизни – отомстить. Чтобы удостовериться в личности Талаата, он долго жил в гостинице напротив дома убийцы. И однажды окликнул его настоящим именем. Шедший с женой Талеат вздрогнул и на мгновение остановился. Этого было достаточно. «Повернись ко мне лицом, Талеат! Я узнал тебя! Мы не стреляем в спину, как вы!» По другой версии (на мой взгляд, более реальной), пуля вошла в затылок Талеата, вышла через правый глаз и, отскочив рикошетом от стены, ударила в левый. Теймирян отомстил, и, хотя на судебном процессе германский прокурор требовал для убийцы смертной казни, присяжные единогласно оправдали его. Годом раньше Теймирян ликвидировал предателя-армянина, составившего список 600 представителей армянской интеллигенции Стамбула. Почти всех их впоследствии убили турки.
Министр внутренних дел Энвер-паша был смелее. Он возглавил турецкую делегацию на переговорах с представителями Советской России в Тбилиси. Армяне-пекари, среди которых были мстители, взяли на себя проведение операции, установили маршрут и время следования Энвера. Когда Энвер ехал на извозчике через площадь, они отключили уличное освещение. В темноте раздалось несколько выстрелов, а когда фонари вспыхнули вновь, армяне только выходили из пекарни посмотреть, что случилось. Трое – Энвер-паша, его секретарь и телохранитель – сидели в пролетке мертвые. Ликвидацию выполнили члены партии «дашнакцутюн» Петрос Тер-Погосян и Степан Цахикян.
В стычке с кавалеристами Красной Армии был убит третий организатор резни – бывший командующий войсками Джемаль-паша. В начале 20-х годов он оказался во главе формирований басмачей Туркестана. По одной из версий, ему отрубил саблей голову красный командир, армянин Акоп Мелькулов.
Кроме членов дьявольского триумвирата, армянские мстители сумели за три года уничтожить 80 главарей рангом пониже (в том числе экс-премьера Турции) и еще до трех тысяч мелкой сошки убийц. Среди них были и немногочисленные армяне-предатели.
Аналогичная драма разыгралась в 1926 году в Париже. Часовщик из Одессы Самуил Шварцбарт застрелил Симона Петлюру (семья Шварцбарта погибла в учиненных петлюровцами еврейских погромах). И в Париже суд присяжных единогласно оправдал убийцу. В те не столь уж далекие годы понятие «политкорректность» еще не вытеснило чувство простой человеческой справедливости.
Теперь в Армении именами Талаат, Энвер и Джемаль называют ни в чем не повинных собак.
Севан
«Крепкие, загорелые отдыхающие в майках и сандалиях на босу ногу карабкаются на отвесные скалы…»
Мариэтта Шагинян, «Путешествие по Советской Армении»
«Сон в палатке удивительно здоров».
А.Пушкин, «Путешествие в Эрзерум»
Выезжаем впятером на красном «москвиче» одного из друзей Тиграна. Имя его Нельсон. Он очень красив, немного полноват. Но похож не на английского адмирала, а скорее на римского патриция эпохи Флавиев (так, во всяком случае, я их себе представляю).
Минуем Абовян, Раздан, и через полтора часа мы на озере Севан. Искупавшись и позагорав, заглянули на турбазу. Делать там нечего – чтобы понять это, много времени не потребовалось. «Неукомплектованные», случайные «туристы» с чемоданами, в купальных халатах и с глубочайшим сознанием собственного превосходства над «чучмеками-армяшками» не для нас.
Поехали в ресторан. На автостраде над озером скульптура: тоненькая девушка – Ахтамар держит факел, подавая сигнал своему возлюбленному-рыбаку на другом берегу Севана (20 км!). Согласно легенде, он приплывал к ней на лодке и однажды, во время внезапно налетевшей бури, утонул. Армяне умеют красиво подать народную легенду, хотя эта немного и отдает «Легендой озера Иссык-Куль» из «Золотого теленка».
В киоске продают дорогие сигареты «Ахтамар». Так же называются гостиница и ресторан, куда мы сейчас направляемся. Но нас не пускают. Солдат и несколько спортивных судей стоят у поворота: на старой дороге проходит всесоюзное ралли, и она закрыта для всех, кроме гонщиков. Теперь понятно, в чем дело – участвующие в ралли «москвичи» и «волги» встречались нам задолго до Севана. Грязные, рычащие, с зажженными фарами, неслись они навстречу испуганно прижимающимся к обочинам автомобилям. Так, вероятно, выглядел бы солдат, прямо из окопа попавший на бульвар где-нибудь в Сочи или Ялте.
Делать нечего, оставляем машину внизу и идем пешком. В ресторане очень мило. Наш столик у окна, из которого хорошо видны озеро и пролегающая вдоль берега железная дорога. Трасса ралли сворачивает и переходит в довольно пологий подъем и крутой поворот за склон. Одна за другой машины гонщиков скрываются за поворотом в пятистах метрах от нас. К повороту поднимается белая «волга» с большими синими номерами на капоте и багажнике. Через несколько секунд на краю обрыва группа людей смотрит вниз, где на рельсах медленно расползается облако пыли. Народ сбегается со всех сторон: «волга» упала с высоты 50-60 метров, и ребята, конечно, погибли.
Пора возвращаться. У места падения останавливаемся: машина лежит вверх колесами, искореженная, сплющенная. Сильно пахнет бензином. Впереди группа солдат с автоматами. Вместо привычных пилоток на головах зеленые «стетсоны». Один поднял красный флажок, и мы останавливаемся. Слева на нас глядит ручной пулемет на козьих ножках. «Откройте, пожалуйста, багажник», всунув голову в машину и вглядевшись в лицо каждого, сказал сержант. «Открывай сам!» – засмеялся Нельсон. Ничего, кроме запасного колеса, не обнаружив, сержант разрешает ехать, но любопытный Нельсон хочет знать причину проверки. Оказалось, что с какого-то прииска бежал опасный преступник, и все машины на трассе проверяют.
От жары, скорости и утомления нашего римлянина начинает клонить ко сну. Рассказываем анекдоты, поем – не помогает. Пришлось остановиться. Нельсон поспал полчаса на травке в тени машины, а мы освежились, искупавшись в канале, и без приключений вернулись в Ереван.
Приключение случилось на следующий день. Мы отправились в город, а сын Саша вышел погулять. Вернулись вечером. Дверь открыл Тигран и сразу проводил нас в спальню, где Саша лежал на кровати. Правые плечо и рука его были забинтованы. А произошло вот что: возвращаясь домой в автобусе, Саша облокотился на дверь, та вдруг открылась, и он на полном ходу вывалился, ударившись плечом о столб. Ему повезло – отделался легко: разбит локоть, вывих плечевого сустава и сильное растяжение связок. Раньше, чем появилась милиция, молодой парень остановил такси, отвез Сашу в ближайшую поликлинику, где ему вправили плечо и наложили повязку. Затем незнакомец отвез Сашу домой, рассказал, как все произошло, и, извинившись, уехал на работу (как он сказал – на вторую смену). А имя свое не назвал и номер телефона не оставил. Вот так, спокойно и ненавязчиво, совершенно незнакомый человек пришел на помощь в чужом городе.
Происшествие задержало нас в Ереване на три дня – пришлось ждать, пока Саша сможет нести рюкзак. Но мы не пожалели об этих днях. Досадно было лишь, что доставили хлопоты нашим гостеприимным хозяевам.
Спустя почти 40 лет Саша, просматривая эти строки, вдруг признался, для чего отправился погулять в тот вечер. Ему, тогда пятнадцатилетнему, очень хотелось курить – третий день, бедняга, без курева! Он купил сигареты, выкурил две подряд, а пачку с оставшимися выбросил.
Через три дня, когда рука почти пришла в норму, продолжили путешествие. Сидим в электричке, ждем отправления. Человек напротив читает газету «Известия». На четвертой странице заметка: «Случай на Ушбе». «Вероятно, спасли альпиниста-иностранца», – подумал я и, когда попросил газету, понял, что не ошибся. «Альпинист из ГДР пренебрег страховкой… На помощь ему... Он благодарен советским альпинистам…» и т. д. Писать заметки в советских газетах можно спокойно поручить роботу. А не спасли бы альпиниста – и слова бы не сказали: о происходящем в СССР советская пресса сообщает только положительные новости. Катастрофы, стихийные бедствия, несчастные случаи происходят исключительно на загнивающем Западе.
Размышляя об этом, я не заметил, как электричка тронулась. Железнодорожное сообщение в республике не особенно популярно – поезда полупусты и движение неинтенсивно. На трассе Ереван – Севан (60 км) всего три электрички в день. Зато автобусы переполнены.
Электричка медленно взбирается на Канакертское плато. Город виден то слева, то справа. Торчащий над ним черный цоколь неожиданно приближается. Его венчает одно из чудовищных творений Вучетича – шестнадцатиметровая фигура матери-Армении. С мечом в руке она вознеслась над армянской столицей. Почти такая же, но слегка облагороженная грузинской элегантностью, возвышается и над Тбилиси. Несколькими годами раньше они сменили монументы Отца народов. По мне, лучше уж эти «матери».
Двери в электричке можно свободно открыть и, держась за поручень, сесть на ступеньку. Мальчишки вдруг перешли с левой на правую сторону вагона, мы последовали их примеру и прильнули к правому окну. Въезжаем на мост, откуда открылся северный въезд в город. Здорово! Прямо под поездом, далеко внизу, ползут крошечные машины, вокруг горная панорама. Свесив ноги наружу, мальчишки самоутверждались над бездной, а я позавидовал. Напротив сидит парень лет семнадцати. Поставив ноги на боковую скамейку и чуть раскачиваясь, он читает в блокноте ровные строчки стихов. Текст армянский. А под скамейкой у него целый ящик водки в бутылках с русскими этикетками. На свадьбу везет, наверное. Кто-то уснул, и ему не мешает оживленный, бурлящий разговор соседей. Девушка что-то вполголоса напевает, к ней присоединяется сидящий рядом пожилой мужчина. Спел куплет, замолк и отвернулся, а она продолжала.
На станциях долго стоим, можно выйти попить воды из фонтанчика, купить сигареты в киоске, размяться. Как всегда, в поезде смотрим в окно, стараясь ничего не пропустить. На косом, обрывистом склоне маленькое кладбище. Кого-то хоронят, но народу не очень много. Зато у ворот столько машин, что не протолкнуться. Даже самосвал стоит.
Остановка. Нас перегоняют в головную секцию поезда, опустевшие вагоны вернутся в Ереван. Продолжаем теперь уже недолгий путь к Севану. Народу прибавилось, но и сейчас вагон полупустой. Рассматриваем новых пассажиров. Среди них бородатый художник с рюкзаком, этюдником, женой и собакой. На минутку я пожалел, что не взял с собой этюдник. Но таскаться с ним по горам? Нет уж, хватит и блокнота.
Вот и Севан. Идем по перешейку, ведущему к полуострову, который когда-то был островом.
Полуостровом он стал благодаря мудрому проекту постройки каскада гидроэлектростанций на севанской воде. Той же водой собирались орошать ереванскую впадину. – А Севан? – Спустить Севан и точка! – решил товарищ Сталин. Хорошо, что до марта 1953-го не успели осуществить грандиозный замысел, иначе осталась бы Армения без озера.
Сталинские планы привели писательницу мадам Мариэтту Шагинян в экстаз. Вот, что она пишет:
«…это значит, что глубина озера уменьшится почти вдвое, расстояние вокруг озера сократится больше чем втрое, площадь воды уменьшится в шесть раз; и, наконец, объем воды станет меньше почти в двенадцать раз … Возникнет новое, более живописное, более спокойное синее озеро». Трудно понять, чему она так радовалась.
Директор Севанской метеостанции разрешает поставить палатку на огороженной территории в ста метрах от берега. С нами все очень любезны, и в первую очередь директор Альберт. Ставим палатку и идем осматривать экс-остров. На гребне две древние церквушки и огороженная решеткой с якорями могила капитана севанского флота. Построенные из черного туфа церкви выглядят заброшенными, внутри голые стены, без фресок и украшений. Но в закопченных нишах сталактиты застывшего воска сгоревших свечей: в дни отдыха здесь множество посетителей.
Пляж южного берега хороший и неплохо оборудован. Дальше, в конце пляжа, палаточный городок, но там слишком грязно. В центре киоск с вывеской: «Прокат спортивного оборудования». В нем две раскладушки и три мангала. Все ясно, идем дальше. В доме отдыха биллиардная, танцплощадка, по вечерам кино, раз в неделю концерты и, конечно, массовик-затейник.
Наш новый знакомый – Аршак. Он стар и, судя по всему, неудачник. Глаза на усталом лице бесконечно добрые. Под майкой на животе огромная шишка – пупковая грыжа. Несмотря на это убирает двор станции, таскает тяжелые камни, увозит тачки с мусором. Узнав, кто мы, бойко заговорил на иврите и так же легко перешел на идиш, когда признались в своей необразованности. В 1915, спасаясь от турок, он бежал в Ирак, затем перебрался в Сирию, оттуда – в Ливан (здесь говорят Леванон). Закончил свои странствия в подмандатной Палестине. «О, сейчас там плохо – война», – говорит Аршак. Ему и там не везло. Работал на стройках, грузчиком, прокладывал дороги, подметал улицы, но каждый раз после окончания работ его увольняли. В середине тридцатых на несколько лет пристроился в каком-то задыхающемся без воды кибуце, но и там не удержался. В шестидесятых Аршак репатриировался. «Нигде нет мне удачи, – говорит он, – ни там, ни здесь. Но в Палестине жить можно совсем неплохо, особенно если ты еврей».
Ночной бар
Фильм озвучен на армянском языке, причем так, что сами армяне ничего не понимают. Сидящий рядом Альберт слегка благоухает коньяком.
– Чем смотреть эту порнографию, пошли лучше погуляем, – предложил он. – Все нет времени познакомиться поближе. Думаю, вы обижаетесь на меня.
– А мы думали, это вы на нас обижаетесь, – возразил я.
– Тогда пошли в мой ресторан «Ишхан» (по-армянски – «форель», а также «князь»). Он над станцией электрички.
– Но ведь поздно. Там и свет уже не горит.
Альберт улыбнулся, зашел в кабинет, снял трубку и что-то продиктовал по-армянски. Захватив работника метеостанции с труднопроизносимым именем Мкртыч, он выволок нас на дорогу. Тут же подвернулся попутный мотоцикл с коляской. Альберт засунул нас троих в коляску, сам сел за спиной водителя, и, вцепившись друг в друга, мы в полной темноте понеслись в ресторан. Сам не понимаю, как никто не вывалился. Доехали за две минуты и с облегчением вылезли из коляски. Вместо ресторана Альберт открывает дверь в… билетную кассу станции. Там горит свет, стоят тумбочка, стол и раскладушка, на которой сидит все тот же Аршак. Он, оказывается, и тут работает!
– Вот наш ночной бар, – смеется Альберт. – Садитесь, пожалуйста.
На столе помидоры, перец, лепешки, соленый сыр и окруженная стаканчиками бутылка «Столичной». В маленькой, наполненной табачным дымом кассе шумно, заходят какие-то люди, чокаются, знакомятся, их сменяют другие.
Альберт рассказывает о себе. Учился в Тбилисском университете, сболтнул лишнее и попал в Гулаг. После скитаний по лагерям надолго застрял в Норильске, где и провел лучшие годы своей жизни. Лучшие без кавычек.
– Именно там, – говорит он, – как это ни парадоксально, была настоящая эмоциональная, насыщенная жизнь, настоящие чувства, преданные на всю жизнь друзья.
Здорово! Какова же вообще наша жизнь, если лучшие ее годы проводят в концлагере!
Из Норильска он освободился после смерти Сталина, окончил университет, защитил диссертацию, добился кое-чего в жизни. Но распалась семья. Пару раз в год ездит в Ереван повидать сына.
– А как вы живете? – спрашивает Альберт.
– В принципиальных вопросах у нас полный конкорд, в остальном я всегда уступаю женщине.
Мой ответ произвел впечатление, и Альберт снова наполнил стаканы уже из новой бутылки. Он бегло говорит по-французски, которому научился в Норильске (!), а сейчас практикуется с Аршаком – тот вообще полиглот: английский, иврит, идиш, арабский, французский и, конечно, русский – научился во время своих странствий.
Незнакомый старик выпил с нами, вгляделся в лицо Мкртыча, достал из кармана и протянул ему маленькую фотографию в траурной рамке: – А я ведь знал твоего брата, – сказал он.
Мкртыч отвернулся и, как ребенок, заплакал, не стыдясь своих слез. Еще не прошел год, как его брат, севанский рыбак, утонул во время шторма. Немедленно решаем помянуть его на кладбище. Захватив новую бутылку, садимся в чью-то «волгу». Не помню уже, сколько нас было, но, как мы разместились в машине, – еще одна загадка того незабываемого вечера. Тем более, что на переднем сиденье крепко спал маленький мальчик, и водитель не позволил его тревожить. Пропетляв минут десять в кромешной темноте, мы остановились у кладбищенских ворот. Полная луна выглянула из облаков, и мы быстро нашли могилу. В центре крытой железной беседки – бюст на метровом постаменте, столик, стулья, цветы. Здесь же в нише стаканы. Выпиваем по глотку и выливаем остатки в цветы. Брата, видно, поминают часто, но армянские цветы каким-то образом это выдерживают и не вянут. Мкртыч, опустив голову, стоит в стороне. Я подошел и, обняв его за плечи, отвел к машине. Пора…
У палатки долго говорили с Альбертом. Была глубокая ночь, когда зашла речь и об Израиле.
– Раньше я вас нэнавидэл, а теперь, после Шестидневной войны, после всего, что вы – такая маленькая страна – у себя сделали – аббажаю! – кричал он в ночной тишине. Но вдруг лицо его стало таким серьезным, что я насторожился. – Извините, пожалуйста, но я хочу что-то спросить: вы член партии?
– Дорогой Альберт, если бы спросил кто-то другой, я бы обиделся. Ну, разве я похож на партийного человека?
– Ты знаешь, как только тебя (он перешел на ты) увидел, я тоже так подумал, но, чтобы не разочароваться, решил все-таки проверить.
И он крепко пожал мне руку. Восторги Альберта еще усилились, когда узнал, что я из семьи художника. Мы разошлись довольные друг другом.
На пляже
Вода в озере холодновата – 17 - 18 градусов по Цельсию, но на высоте 2000 метров палящее солнце быстро согревает. Загораем на лежаках, постепенно переходя в жидкую фазу. Платим за лежаки, но квитанцию не берем. Широко распространенный на Кавказе принцип «Лучше заплатить деньги человеку, чем государству» мы уже усвоили. Рядом после отмеченной в ближайшем ресторане реализации фруктов отдыхают шестеро азербайджанцев. В черных костюмах, кепки-аэродромы надвинуты на небритые лица, лежат они на солнцепеке. Даже ботинки не сняли. Голубоглазая русская уборщица с открытым, милым лицом собирает между лежаками мусор. Присев к старой армянке, она жалуется на неряшливость пляжников. «Понадевали культурную русскую одежду, а ведут себя, как свиньи!» Говорит она спокойно, слегка окая и пересыпая речь таким грязным, отборным матом, что даже у меня глаза на лоб полезли. Что может быть отвратительнее мата в женских устах! Пришлось вмешаться. В следующие дни она работала молча.
О холере говорят много, особенно русские. Здесь их народное творчество не знает границ. Можно услышать потрясающие сообщения. Чтобы не допустить распространения эпидемии холеры, в Волгоградской области сожжены две станицы – с людьми! Болезнь неизлечима! Тысячи смертных случаев совсем рядом! Смертельные уколы для предотвращения предсмертных мучений! И так далее. Нечто подобное я уже слышал в начале 50-х, когда готовилось «дело врачей». Но в прессе о холере ни слова, только какие-то таинственные «другие кишечно-желудочные заболевания». Если бы хоть что-нибудь толком сообщили, не было бы фантастических слухов.
Сегодня рекогносцировка – подъем без рюкзаков на небольшой хребет над озером. Проходим сквозь стадо коров, которых пасут двое веселых мальчишек. Что-то они кричат по-армянски. Поднимаемся выше к подковообразному хребту, но впереди два пса – нас предупреждали, что кавказские овчарки опасны. Собаки не двигаются и не проявляют к нам интереса. Решаем идти дальше. Приближаемся и видим, что это всего-навсего две козы с желтыми нахальными глазами.
Сверху виден город Севан. Когда-то он находился на берегу озера, теперь – в трех километрах от него. Очередное достижение великих строек коммунизма.
В субботу и воскресенье народу на пляже прибавляется, но места хватает всем. На машинах приезжают целые семьи, с детьми, почтенными бабушками и дедами. Как только они все там помещаются? Одна за другой подъезжают «волги», набитые черноголовой ребятней, которая вываливается первой, а когда думаешь, что машина уже пуста, появляются взрослые. Из багажников извлекают сумки с провизией, бутылки, мангалы, а иногда и связанного барана. Молодежь приезжает в автобусах и электричках. Компании, как правило, небольшие. Купаются не все, в основном, народ просто отдыхает.
Семья поднимается по ступенькам к церкви. Впереди мальчик, ухватив барана за задние ноги, ведет его вверх по лестнице в последний путь. За ним три маленьких девочки с мамой. Папа с братом идут последними, прикрывая двух старушек. В церковном дворике барана зарежут, приготовят на мангале тут же на травке и пригласят к трапезе всех, кто окажется поблизости. Те, кто поскромнее, приготовят курицу. И обязательно зайдут в церковь, где в закопченных нишах зажгут несколько тонких, как карандаш, свечей. Свечи ставят не только в городских храмах, но и в заброшенных, затерянных в горах полуразрушенных церквушках.
Ребята с гитарами и здесь не редкость. Приятно, когда они поют армянские песни. Но совершенно беспомощно звучат в их исполнении песни Высоцкого, Кима, Окуджавы. Кавказский акцент намертво уничтожает песню. Здесь только и поймешь, что творчество бардов чисто русское.
Много необыкновенно красивых девушек. Тоненькие, грациозные, нежные, с прекрасными длинными волосами и библейским взглядом. Часто в ложбинке на груди эмалевая иконка с мадонной, крестик или медальон. Глядя на них, невольно удивляешься повышенному интересу местных парней к приезжим представительницам прекрасного пола. Правда, женятся они на своих.
С нами заговорил пьяный (очень редкий случай) армянин. Обычный ритуал знакомства: откуда, национальность, семья.
– Так вы евреи! О, еврей очень хитрый! Вот, сколько у тебя, напримэр, детей?
– Один сын.
– Ну, вот, видишь, какой хитрый! Но мы тоже хитрый! Ведь говорят: там, где пройдет армянин, еврею делать нечего! Хитрый хитрого не обманет. Поэтому вы у нас не живете.
Его более трезвый и более интеллигентный партнер высказался несколько иначе:
– Я вообще считаю, что Советский Союз совершит самоубийство, если разрешит евреям выехать в Израиль. Ведь на них (и на нас, армянах, тоже) держатся вся наука и вся культура.
Текст почти стандартный. Впоследствии нам приходилось неоднократно слышать буквально слово в слово то же самое. Оба они, конечно, ошибались. Но первый, в отличие от большинства армян, совсем не знал свою историю. Евреи жили в Армении по крайней мере 2000 лет. В исторических источниках еврейское присутствие упоминается уже в первые десятилетия нашей эры. Считается, что начало ему положил царь Тигран Великий. Из похода в Иудею он привел в Армению тысячи семей евреев с целью использовать их для развития городов. Армянские летописцы Фавстос Бузанд и Мовсес Хоренаци сообщают о десятках тысяч евреев, уведенных из Армении в персидский плен. Известно, что в шести самых больших городах древней Армении евреи составляли половину населения. В результате персидского пленения численность крупной для того времени еврейской общины (по разным оценкам до ста тысяч человек) катастрофически сократилась. Но следы крупных еврейских общин сохранились. Археологи открывают их в наши дни.
На пророчества второго, интеллигентного, собеседника я отвечать не стал, зачем разочаровывать человека. Но подумал: Россия большая страна, и талантливых людей там всегда хватало. Они прекрасно решат свои проблемы и без армян, и без евреев. А если уж сами не смогут – никто за них это не сделает!
Каждый вечер с гор задувает холодный северный ветер. В штормовках поверх свитеров мы прячемся за хребтом. Несмотря на ветер облака в горах северного берега неподвижны. Они лежат плотной серой массой, с белыми, как вата, боками, темнобрюхие, мокрые, холодные. Но дождей здесь практически не бывает. Как обычно в горах, темнеет очень быстро. Чайки затевают свою вечернюю игру. Расправив метровые крылья и повернувшись к ветру, они неподвижно висят несколько секунд, снижаются к воде, планируют параллельно берегу и скрываются за скалой. В это время над хребтом взлетают новые, образуя непрерывную карусель. А мы, укрывшись за церковной стеной, лежим на гребне и глядим на них, пока не зайдет солнце. И тогда все мгновенно замирает, только ветер будет шуметь до рассвета.
Форель в озере пока есть, но численность ее постепенно уменьшается. С падением уровня воды температура повышается, а форель любит холодную, чистую воду. Кроме того, появляются первые признаки зарастания озера. Ловят форель на блесну, непрерывно подергивая вверх и плавно опуская. Старик, лежа в надувной резиновой лодке и сверкая загорелой лысиной, ловит на две блесны. Сразу не поймешь, что он делает: зарядку или искусственное дыхание.
Следующий отрывок написан через 39 лет после нашего путешествия.
...Вернувшись с пляжа, мы увидели, что в палатке кто-то побывал. Выпотрошенные рюкзаки, разбросанная одежда, вывернутые наизнанку спальники. Когда все сложили, оказалось, что исчез фотоаппарат «Зоркий» – подарок мамы к рождению Саши. 15 лет он безотказно служил в походах и путешествиях. Неприятное происшествие случилось в последний день пребывания на озере. Сделать это мог только работник метеостанции. Чужие туда не заходили. Альберт был вне себя.
– Так опозорить меня и весь коллектив! – кричал он. – Такого у нас еще не было! Только скажи, кого ты подозреваешь, и я заставлю этого сволоча признаться!
Но я не стал искать виновника – не хотелось погружаться в дрязги. Купим новый аппарат и забудем о том, что произошло – решили мы и стали собираться в дорогу. А еще договорились никому не рассказывать о краже, хотя бы для того, чтобы не радовать злопыхателей и советчиков. Больше всего в этой истории угнетало то, что не сможем запечатлеть увиденное. В отпуске я обычно не пользовался аппаратом и всегда привозил альбом зарисовок. Бывало, специально не брал его, чтобы не мешал рисовать. Но в Армении все по-другому: впечатления были настолько сильны, что не провел ни одной линии, – карандаш выпадал из рук.
Вдруг к палатке подошел завхоз – молодой, недавно вернувшийся из армии парень:
– Я хочу, чтобы у вас остались добрые воспоминания о нашей стране. Возьмите, пожалуйста, в дорогу мой аппарат, сделайте хорошие снимки на память, – сказал он, – а когда будете возвращаться домой, вышлете его почтой на адрес станции.
И он протянул мне дорогой аппарат «Киев».
За все годы мы не только никому, даже самым близким, не рассказали, но и между собой не вспоминали о краже. И все-таки добрые дела забывать нельзя – вот почему я решил сейчас рассказать о том, что случилось на Севанской метеостанции.
Этим закончилось наше пребывание на озере. Прозрачный воздух вернул нашей коже нормальный коричневый цвет, а слабо организованная служба общественного питания – стройность и грацию. Пора дальше!
«Севан в ноябре».
Фотография Левона Осепяна. Армения, 2008
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 04.08.11 16:32