Рассказы
День рождения
Бои, жестокие и кровопролитные, с каждым днём принимали всё более упорный характер: сёла в Мартакертском районе Нагорного Карабаха порой в течение одних суток несколько раз переходили из рук в руки. Лето 92-го стало крайне тяжёлым периодом, когда многое решал случай. Линия фронта была размыта, на передовой всё перемешалось: противники часто, будучи не в силах или не имея достаточно времени, чтобы чётко определить, где свои, а где враг, попадали в окружение и напарывались на засады. Случалось даже, что два своих же подразделения по неведению перестреливались час-другой... Но страшнее и, пожалуй, ещё страннее и нелепее (впрочем, война сама по себе – это переплетение парадоксов, крайностей и абсурда) было то, что противники не различались по своему обмундированию...
Готовясь к наступательной операции, вторая отдельная карабахская рота отправила группу разведчиков для изучения местности. Мовсес Шахмурадян, самый опытный из разведчиков, пошёл впереди своих товарищей...
Он очнулся и тут же ощутил режущую боль под левой ключицей. «Жив», – скорее удивился, чем обрадовался он и попытался поднять голову, но не сумел. В ушах невыносимо звенело, тошнотворно-кровавый рассол во рту вызывал мучительную жажду. С трудом повернул затёкшую шею: пожухлая трава вокруг была залита кровью... Тут со всей яркостью представилась ему н едавняя стычка. Вражеские разведчики появились из густого орешника неожиданно близко. Их было двое – в таких же, защитного цвета «афганках», как и он сам, отличить от своих было практически невозможно. Опасаясь ошибки, он крикнул: «Пароль!» Те молча переглянулись и... спустили курок. Раненный, он успел прыгнуть за ближайший бугор и, превозмогая боль, открыть ответный огонь. Бой длился минут пять. За это время он успел расстрелять все патроны. Когда опустел последний из двух запасных магазинов, пустил в ход гранаты – все до одной, потому что ему казалось, что через минуту всё равно умрёт от раны. С разрывом последней гранаты наступила мёртвая тишина. Затем всё вдруг исчезло...
Он достал из подсумка кусок желтоватой ваты и наложил его на свербящую рану. От кислого запаха крови мутился рассудок. «Если что, живым не сдамся», – подумал он, прижимая к груди ещё не совсем остывший автомат. Немеющими пальцами нащупал во внутреннем кармане куртки то, что хранил как зеницу ока, – последний патрон, последнюю надежду. Надежду на спасение, избавление от плена. Сейчас он, конечно, понимал, как трудно будет решиться на это...
Нечто похожее произошло неделю назад при возвращении с вылазки в тыл противника. Разведчиков засекли: еле вырвавшись из окружения и чувствуя сзади горячее дыхание противника, они вынуждены были оставить раненого товарища – Меружана, которого долго тащили. Мрачное предчувствие заставило Мовсеса через минуту вернуться к раненому, спрятанному в овражке. Вернуться с тем, чтобы прикончить его: мысль о том, что его близкий друг может оказаться в руках у остервенелого врага, леденила ему сердце – солдаты противника нередко глумились даже над мёртвыми...
Но рука дрогнула...
– Я не смогу этого сделать, – протягивая Меружану гранату, сказал он. – Возьми, подорвёшься вместе с ними, когда уже другого выхода не будет... Постарайся продержаться, я обязательно приду за тобой вместе с подкреплением...
Тогда обошлось – уже глубокой ночью полумёртвого, озябшего бойца удалось вынести с поля боя и спасти. Теперь же то, что он предлагал с хладнокровием палача другу, ему, возможно, предстояло сделать по отношению к самому себе.
– Ничего, скоро наши пойдут в наступление, – отправляя патрон в патронник, успокаивал он себя. – Тысячу раз был прав ты, старый капитан, вдалбливая нам в головы, что война больше всего не терпит легкомыслия: зачем нужно было соваться вперёд, тем более в такой день?! А ещё, бывалый наш ротный, только сейчас дошёл до меня смысл твоего сравнения солдата на поле боя с охотником: «Одного зверя необходимо терпеливо караулить, поджидая в засаде, другого – нужно решительно и неотступно преследовать, третьего же, – наоборот, надо остерегаться, стараясь не попадаться ему на пути, иначе самому беды не миновать...»
Раненый прислушался, борясь с чуть унявшимся звоном в ушах. Кругом вроде было тихо, и лишь где-то в стороне, далеко за холмами, грохотала канонада. «Неужели я их укокошил, – гадал он. – А может, выжидают, сволочи... Надо было сразу, как они, – стрелять без лишних церемоний».
Он унёсся мыслями в город: в сладком полузабытьи мерещились мать, хлопочущая на веранде у печки с праздничным пирогом, и весело снующая рядом сестрёнка. «Мама, а Моси когда придёт, когда уже темно будет?» – на миг став очень серьёзной, спрашивает она. Сегодня старшему брату исполняется двадцать три, и он обещал отметить день рождения дома...
Вдруг кто-то воровато прикоснулся – он очнулся. Рядом никого не было – лишь на заросшей щеке трепетал сорванный ветром с кустарника сухой лист.
Мучительно хотелось пить. Стараясь не делать лишних движений, чтобы не причинять себе новой боли, он отстегнул от ремня фляжку и с жадностью вобрал в полость рта тёплой, невкусной и неприятной воды. Не глотая её – бойцы, как нехитрый урок, давно уже усвоили, что пить с открытой раной категорически нельзя, – долго полоскал рот, стремясь достать все его уголки, с наслаждением, стараясь не проронить и капли, растёр намоченным пальцем губы и выдохнул воду обратно в скудную солдатскую ёмкость... Грозившая в любой миг обернуться ядом, обычная вода для него, беспомощного и неподвижного, имела теперь цену золота.
«Вот когда человек в полной мере осознаёт органическую и чудовищную зависимость свою от внешней среды. Впрочем, если верить тому, что процентов на семьдесят он состоит из воды, всё становится понятным. Человек как некий резервуар, не стеклянный, железный или глиняный, а сплетённый густо из живых нервов, которые нуждаются в постоянном поливе. В противном случае они, ноя, умирают. Вот несправедливость – эта прозрачная жидкость, сама так любящая свободу, сделала человека навеки своим рабом!.. Эх, превратиться бы сейчас в лужу, просочиться в землю или же испариться медленно и тихо, без боли и страданий, под лучами солнца!.. Уйти меж пальцев кровожадного и трусливого врага, когда тот, подло выждав, пока он полностью обессилеет, наконец приблизится. Увы...»
Вдруг неподалеку раздался отчётливый сухой треск. «Всё.., – подумал он, медленно кладя палец на курок. – Живым не сдамся!..»
Свой день рождения Мовсес Шахмурадян отмечал в военном госпитале. Его подобрали подоспевшие карабахские разведчики.
1992 г.
«Орёл»
Война была в самом разгаре. Каждый день с фронта приходили вести о погибших и раненых. Особую категорию жертв составляли пленные – тоже непременный атрибут всякой войны. Многие солдаты предпочитали плену смерть, потому что плен ассоциировался с той же смертью, но позорной и мучительной, растянутой во времени. И всё же, попавшие в плен верили в чудо, продолжая надеяться, что на Родине сделают всё, чтобы выцарапать их у Смерти.
С карабахской стороны пленными занимался майор Костанян. Тяжёлая и крайне сложная работа, которую он выполнял уже третий военный год, укладывалась во внешне нехитрую схему: нужно было на основе официальных и неофициальных данных установить местонахождение пленного, выйти на контакт с лицами, занимающимися аналогичной работой с противоположной стороны, договориться с ними об обмене, обговорить условия последнего... Кто мог догадаться, что после каждого обмена живого человека или трупа у Костаняна на голове прибавлялось седых волос, появлялось какое-то непонятное чувство опустошённости, от которого не сразу приходил в себя?
Костанян родился и вырос в Баку, имел по ту сторону баррикады множество знакомых, а потому искал пленных как по официальным, так и по личным каналам. Он выходил на контакты с людьми самого различного склада ума и характера, социального и общественного положения. Звонил, просил, убеждал. Многие обещали помочь и помогали. Любопытно, что, несмотря на продолжающуюся войну, поддерживали связь и бывшие пленные, добровольно предлагая свои услуги по поиску без вести пропавших. Костанян даже не задавался вопросом, почему все эти люди должны помогать ему – ведь встреться на узкой тропе войны их сын или брат с карабахским солдатом, оба, не колеблясь, поспешили бы первыми спустить курок...
Костанян вёл свой старенький «Москвич» по улицам полупустынного военного города, мимо повреждённых от авианалётов и артобстрелов зданий, зияющих то здесь, то там пустыми глазницами окон. Его мысли были заняты Назилёй. Она была взята в плен во время боёв в Физулинском направлении. Девушка растерялась в общей суматохе, отстала от убегающих в панике родных. Солдаты нашли её в хлеву в полуобморочном состоянии.
Впрочем, называть Назилю «пленницей» было бы несправедливо. Её, как и многих других азербайджанских женщин, стариков и детей, оставленных своими на произвол судьбы, карабахские солдаты практически вывели из зоны боёв, спасли им жизнь. С ведома властей девушка-азербайджанка содержалась дома у одного из командиров – тот рассчитывал обменять её на своего солдата, пропавшего без вести. Она была как член семьи, кушала с домочадцами за одним столом, вместе со всеми спасалась в подвале от артобстрелов и бомбёжек, которыми почти каждый день потчевали город её соплеменники. Костанян помог Назиле наладить переписку с родственниками в Баку. Недели две назад он сам позвонил им, попросил поискать человека для обмена.
Несмотря на войну, почти ежечасные обстрелы и бомбёжки, несущие смерть и разрушение, жизнь в городе продолжалась. Оплакивая потери, люди не забывали и о праздниках – они были отдушиной, позволяли хотя бы на миг забыть о нависшей над городом опасности.
Майор Костанян делал вид, что слушает тост, но на самом деле мысли его были далеко, по ту сторону линии фронта. Сосед по столу – военный фельдшер Борис – то и дело толкал его локтем, когда поспевало время чокаться. «Дорогая Нана, сегодня тебе исполнилось 16! Теперь ты уже взрослая девушка...» – в который уже раз в качестве своеобразной увертюры повторял эту или похожую фразу кто-то из опьяневших гостей, чтобы затем не без театральности попытаться сказать что-то своё. Костанян вдруг подумал, что и Назиле совсем недавно исполнилось 16. Он представил, как в день рождения её родня, вместо того, чтобы радоваться, поздравлять и дарить подарки, обливалась горькими слезами...
Когда вставали из-за стола, Костанян, заметив, что Бориса качнуло, решил подвезти его домой. Тот, в свою очередь, настоял на том, чтобы подняться к нему на чай.
– Только мне надо будет срочно позвонить. Телефон работает?
– Конечно, звони, сколько душе угодно.
Поднимаясь на четвёртый этаж, Костанян шутливо упрекал повисшего у него на плече Бориса в том, что тот поселился столь высоко.
– Орлы любят высоту! – парировал Борис.
Пока хозяйка готовила чай, Костанян снял трубку и набрал номер.
– Карен, здорово! Как там наша гостья?.. Можно с ней переговорить?
После небольшой паузы Костанян заговорил на азербайджанском:
– Салам! Бакидан не хабар?..
Он справлялся у Назили о здоровье, спрашивал, не получала ли она нового письма от родных, нет ли вестей относительно кандидатуры для обмена. Костанян не сразу заметил, что хозяин дома стал мрачнее тучи. Когда он положил трубку, Борис снял очки, аж запотевшие от злости, протёр их нервным движением и негодующе произнёс:
– Слушай, какое ты имел право говорить из моего дома на азербайджанском?
Костанян, которому в его 36 лет не раз приходилось попадать в самые щекотливые ситуации и выпутываться из них, на этот раз казался растерянным:
– Ты же знаешь, чем я занимаюсь... Я же не просто так позвонил. Мы поддерживаем связь с азербайджанцами, чтобы обменивать людей.
– Это меня не волнует. Ты осквернил мой дом!
– Мы же пытаемся обменять эту девушку на нашего солдата!
– В любом случае, ты не имел права говорить в моём доме на языке врага. Я патриот и не потерплю этого!
– Вот не ожидал от тебя... Ты же медик, где твой гуманизм?
– Ладно, хватит философствовать! Я знаю одно – эти люди, на языке которых ты только что говорил, убивают наших парней.
– Но ведь завтра и ты ко мне придёшь, если, не дай Бог, с родными что-нибудь случится... Вот тогда посмотрим, кто из нас философ.
– К тебе уж точно не приду... Не дождёшься!
Костанян вышел, не заметил, как спустился с четвёртого этажа, завёл мотор и погнал машину по улицам военного города. Потрёпанный «Москвич» сильно раскачивало на многочисленных колдобинах, образовавшихся в результате артобстрелов. Машина ревела, скрежетала и лязгала старым железом, будто жаловалась на хозяина. Однако, не обращая на это внимания, Костанян жал на газ, словно хотел как можно скорее удалиться от дома, где минуту назад столкнулся с откровенным невежеством.
Прошёл месяц. Однажды январским морозным утром к Костаняну в кабинет пришла заплаканная женщина. Не сразу он узнал в ней родную сестру Бориса – она как-то осунулась, будто разом постарела. На фронте пропал их племянник...
Майор снял трубку и стал набирать номер...
Война продолжалась и в наступившем 1994 году. С фронта шли вести о новых раненых и убитых. Были, конечно, и пленные. Костанян по-прежнему занимался их судьбой.
А однажды во время очередного обмена с азербайджанской стороны к нему подошёл смуглый усатый мужчина. Он обнял Костаняна и поцеловал три раза.
– Это – за Самаю! Это – за Роксану! А это – за Назилю! – после каждого поцелуя он называл новое имя.
– Ты помог моим сестрам заново родиться!..
2004 г.
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 08.10.11 15:51