Воспоминания

Олег Шестинский

Твоя и моя судьба*

* Этой публикацией мы представляем воспоминания видного советского писателя и переводчика Олега Шестинского.
(Продолжение – в последующих номерах).

Мне и моим коллегам-литераторам выпала судьба увидеть Армению и Карабах зимой 1994 года...

* * *

«ЕРЕВАН!..»

Вслушайтесь в мелодию слова. Словно весенняя капель:

«Е-РЕ-ВАН!..»

Словно нежная музыка, возвышающаяся до барабанного звука:

«Е-РЕ-ВАН!.. ВАН!.. ВАН!..»

Словно праздничный хоровод:

«Е-РЕ-ВАН!..»

Я с юности полюбил этот город с ухоженной зеленью, розовыми домами из туфа, с журчащами фонтанами... Когда-то я сочинил:

Если вдруг мне станет туго, –
у троюродной сестры
– дом из розового туфа,
тень чинары от жары.
Ни о чем она не спросит,
туфли мягкие приносит,
словно я пришел домой
и колдует над долмой.

Ныне благоденствие Еревана кануло в Лету.

Армения на исходе XX века окружена нахмуренно-жесткими Турцией, Ираном; беспощадным Азербайджаном; запутавшейся в своих страстях Грузией; а до России, раздираемой на лоскуты посткоммунистическими князьками, трудно докричаться.

Нет газа... Нет электроэнергии... Скудна еда...

Блокада!..

Ко мне в гостиницу пришел друг. Небрежно выбритый, с подсиненной кожей лица, с обострившимися от недоедания скулами.

Я суетливо пихаю ему в руки сумку с продуктами, собранными в Москве. Какой радостью вспыхивают его глаза! Да, точно так вспыхнули они у меня и моей матери, когда в голодную, блокадную стынь Ленинградской квартиры постучался солдат-отпускник с куском промерзшей конины от дяди-фронтовика.

Я тормошу друга:

– Что ел сегодня?

Он застенчиво улыбается:

– Две картофелины... С растительным маслом...

– Ты голоден? – по праву дружбы говорю я прямо...

– Нет, привык.

Я, переживший 900 блокадных дней, разумею, до чего доводит эта привычка.

Друг опускается в кресло. Он прячет от моего взгляда прохудившиеся ботинки.

– Зарплата 150 драмов. А масло до 500 драмов, мясо до 250, десяток яиц 100.

Друг, серьезный ученый, в одно время законтрактовался читать лекции на Ближнем Востоке, чтобы подкопить на достойную квартиру и машину.

Заработал. Купил. Прекрасная квартира и белая «Волга». Я спрашиваю друга:

– Как же выживаете?

– Машину продал... Жена по-армянскому навыку с лета овощей насолила, намариновала... А квартира? Квартира – сущий ледник. Стены в инее. Дома не обитаем. Приютились у родни в комнатушке. Надышиваем тепло...

– Бедный мой, бедный! – вырывается у меня.

– Ну, что ты! – это он-то утешает меня, – лишь бы нам победить! Все ради Карабаха!..

Меня и впоследствии в Ереване волновала эта стоическая сплоченность армян, – да, мы страдаем, но «...лишь бы нам победить! Всё ради Карабаха!..» Память о геноциде 1915 года неистребима в народе, как бы ее не притушали в разные годы политики. Память цементирует нацию.

Друг озирает мой гостиничный номер.

– У меня к тебе необычная просьба...

– Да! – подаюсь я вперед.

– Слышал, в гостинице горячая вода. Можно мне немножко помыться? – Он так и произносит «немножко», уже настроенный психологически на лад, что горячая вода – драгоценность, подарок. Я сокрушенно развожу руками:

– Нету, милый. Вчера пятнадцать минут побулькала, – слух, верно, и закружил...

Друг усмехается горько:

– Мы теперь подлавливаем, когда электричество дадут... чайник вскипятим... ну, и обмоемся... хотя бы голову... Бани закрыты... Сулил мэр на Новый год задействовать, да не удалось ему...

Друг вытягивается в кресле. Перебирает по моей просьбе цены на продукты:

– А водка 600 драмов...

Ах, Господи!

Кроме посылки для друга, я и для себя кое-что припас на случай возможных превратностей в Карабахе.

– Постой! – я выскочил в соседний номер к коллеге, более, чем я осведомленному о перипетиях нашей поездки.

– Ежели карабахский запас истрачу, не пропаду? – Не пропадешь! – заверил коллега.

– Забирай еще! – радостно огорошил я друга. – А это тебе на посошок, – я извлек водку, сыпанул ему с полстакана, соорудил бутерброд: черный хлеб с колбасой. Друг забеспокоился, изымая с ломтя колбасные кружки.

– Много кладешь...

– Ешь, ешь...

А когда я уезжал в Москву, ко мне в номер на заре пожаловал друг и вручил бутылку старого коньяка.

– Прихвати домой... От прежней жизни.

– Ты с ума сошел! – возмутился я, – меня выгонят из дома вместе с бутылкой!..

– Возьми, – потребовал он, – ты оскорбишь меня, если не возьмешь...

– Армянский менталитет, – безысходно развел я руками, – умирает последним.

Олег Шестинский у могилы воина-карабахца


[На первую страницу]
Дата обновления информации: 09.10.11 15:13