Левон Хечоян
Свинья
В машине
нас было шестеро. Не доехав до села, мой дядя
Мукуч остановил машину. Сказал: «Мы пешком
пойдем». Остальные уехали, чтобы успеть к нашему
приходу зарезать ягненка.
Мы шли по
пшеничному полю. В голубом небе, словно игрушки в
аттракционе, висели жаворонки. Вдали виднелось
дерево. Когда подошли поближе, под ним обнаружили
Ованесова Мириана.
— Мертвый,
— сказал дядя. — Ты останься, а я пойду, позову
председателя сельсовета.
— Я боюсь.
— Боишься?
Не можем мы оставить его. Одичавшие кошки, лиса
могут подойти. Нельзя их подпускать. Испортят они
Мириана. Один из нас должен остаться с ним.
Он взял
муравья на соломинке, положил Мириану на лицо.
— Вот
видишь? Муравей сползает, оставаться не хочет,
потому что и земля теплая, и камень, и зелень, а
его лицо холодное. Значит, он мертв, нечего
бояться. Понимаешь? А мне оставаться здесь
нельзя, еще заподозрят, снова вызовут... Устал я от
этой жизни. Ты птиц отгоняй. А я быстро схожу туда
и обратно.
— Боюсь я...
— Ты что,
мертвеца никогда не видел?
Я ничего не
ответил.
— Тогда
сделаем так, помочись на точильный камень
Мириана, не успеет высохнуть, я уже приду.
— Не могу,
боюсь.
—
Послушай... когда меня увели... ты был еще
маленьким, не помнишь. Увели из-за Мириана, и
теперь нельзя, чтобы я здесь оставался.
— Дядя, я
испугаюсь, я знаю, боюсь я его.
Мукуч
поднял рубаху через голову и сказал:
— Видишь?
Там... я шесть дней и ночей лежал на животе. Чтобы
ребята на моей спине накололи иглой рисунок
церкви...
Он
повернулся ко мне спиной. Я отпрянул, увидев
такое...
— Ага! Вот
ты и испугался!
На его
спине, от затылка до поясницы, была выжжена
свинья с огромными ушами и десятью своими
поросятами.
— Разве
думал я, что они так поступят, так подло, так
низко? Они колют — я жду. День, другой, третий...
они все колют. А на седьмой день узнал, что они
накололи. В бане. Ребята вокруг, и я нагой стою, и
рисунок у всех на виду. Желудок через рот выходит.
Тебе страшно, а я, как видишь, живу, не боюсь.
— Отчего
же твои руки дрожат, пот на лбу выступил?
Мукуч
ничего не ответил. Мы помочились на точильный
камень Мириана, дядя пошел в село. Ожидание его
возвращения было томительным и тревожным. Каждый
шорох пугал меня... Когда же божья коровка прошла
по лицу Мириана, а из густой пшеницы неожиданно
вспорхнула перепелка, я испугался...
Все
родственники и сельчане, приходившие к нам домой
навестить меня, твердили одно: причина моей
падучей болезни — мой дядя Мукуч...
Один
сказал: «Положите змеиную шкуру ему под подушку
— падучесть пройдет. Другой: «Ишь, какой умник
нашелся, такого малыша одного с мертвецом
оставить!» Мама сказала: «Мой бедный мальчик...» —
и заплакала.
Однажды
директор школы вызвал меня в свой кабинет. «С
тобой опять ЭТО случилось, на уроке литературы?
Так? И дети испугались, и учительница. Ты ведь
знаешь, для таких душевнобольных есть
специальная школа. И ваши, если захотят, отвезут
тебя туда...»
— И чего
тут пугаться, не понимаю? Когда ЭТО случается,
появляются кони и мчат карету. И меня с ней...
— В
Ахалкалаке эта школа. И до дома близко, и навещать
кому будет.
— Что мне
делать в Ахалкалаке? Я с бабушкой сплю! Не поеду...
— Такой
взрослый и с бабушкой спишь?
Директор
взял классный журнал.
— Вот, тут
записано. Видишь, какой у тебя рост? Так что с
завтрашнего дня в школу не ходи!
В тот день
мы молча сидели за обеденным столом. Я сказал:
— Не
виноват он, сам запуганный.
— Кто? —
спросил мой дед.
— Мукуч, —
ответил я, — тогда, в бане, все захохотали, а он —
от испуга — вырвал... На его спине рисунок есть...
Говорят:
«Рассказывай».
Я
рассказал. Тогда дед закурил, надолго замолчав,
потом неопределенно так, ни к кому не обращаясь,
просто так сказал:
— Свинья.
Спустя два
дня при обработке жерновов мельницы два пальца
моего дяди Дарчо по вине злосчастного Мукуча
угодили под камень.
Дарчо руку
с оторванными пальцами быстро засунул под правую
подмышку, присел на корточки, закрутился,
завизжал, потом поднялся и, посмотрев в глаза
дяди Мукуча, сказал: «Свинья!» Потом добавил: «Как
же я теперь буду жать? Как покос собирать?» И при
собравшемся люде «добил» Мукуча: «Знайте же, на
его спине рисунок есть...»
Из
подмышки Дарчо лилась кровь. При виде крови, от
запаха ее я упал...
В тот день
Мукуч напился и ушел ночевать к неряшливой
женщине-мусульманке, жившей на окраине села,
отдельно от всех. Уже несколько лет как умер ее
муж-пастух, вот и пошел к ней Мукуч с горя. Наутро
выходит из ее дома, на солнце смотрит, а
собравшийся люди — на него. Из дома — плач
малышей. Мукуч с обувью, зажатой под мышкой...
Ему
крикнули: «Свинья». А кто-то из тех, кто был на
мельнице, когда дяде Дарчо оторвало два пальца,
сказал: «У него на спине рисунок есть...» И
добавил: «Свинья».
И дядя
Мукуч больше не ходил к той женщине. Прохаживался
мимо домов, где были девушки на выданье. Но никто
не желал выдавать за него свою дочь.
Мои
одноклассники ко мне не ходили, боялись меня, а в
отместку — закидывали дядю Мукуча камнями и
кричали: «Покажи-ка рисунок на спине, Свинья!»
Бригадир
Васо на работу Мукуча не звал. Сказал: «Здесь
национальный вопрос замешан». Не давали ему
работы, чтобы подумал... чтобы время было для
этого...
Дядя Мукуч
в горах искал змеиную шкуру, хотел положить ее
под мою подушку, но змей уже лет десять как никто
из сельчан не видел. А Мукуч искал.
«Ты
пойдешь в школу, — говорил он. — Не бойся, твоя
болезнь пройдет». — «Да не боюсь я, нечего мне
бояться, просто когда начинает темнеть, карета с
конями мчит меня вдаль. И так хорошо лететь.
Только темноты боюсь немножко...»
Однажды
после безрезультатных поисков он решил зазвать
змей в село силой телепатии. Несколько часов
простоял он на холме, сосредоточенно глядя вдаль.
Тогда-то и
сказал односельчанам Тер-Овсепян, как бы по
секрету: «Если Мукуч добьется своего, и на наших
землях появится змея, обольститель Адама и Евы,
что о нас подумают? Как мы все будем выглядеть?..»
Мукучу
запретили подниматься на холмы и долго смотреть
вдаль.
Однажды
утром, когда я и Мукуч шли в больницу навестить
дядю Дарчо, мы увидели такое, что остановились
как вкопанные: наша речка текла в обратную
сторону...
Мой Мукуч,
бросив сумку, побежал в сельсовет, крича: «Чудо!
Чудо!» Во дворе ветеринар Ладо кастрировал
колхозных бычков. Мукуч закричал: «Идите,
смотрите, река назад течет!» Никто из собравшихся
на дворе в это время не шелохнулся. «Да вы что, это
же чудо! такого не бывает!» Но люди не реагировали
на призывы Мукуча. Кто смотрел на небо, кто на
стены, другие на деревья, а некоторые — на
кончики своей обуви.
Мукуч
сорвался: «Такого не бывает, хоть раз
посмотрите!» Он взял одного за полу пиджака и
хотел потащить за собою. Ему крикнули: «Отпусти,
Свинья!» Когда его собрались бить, в глазах у меня
снова потемнело, и полетела карета, понесла
меня...
Открыл
глаза, да река текла уже как прежде: с севера
вниз.
Мой Мукуч
на руках нес меня домой.
«В
Ахалкалак не поеду... — сказал я ему. — С утра в
школу пойду».
«А я каждый
день буду навещать тебя».
В конце
недели, на четвертой перемене, пошлепывая своими
резиновыми галошами, вошел во двор школы старый
Габо — брат моего деда. Сказал: «Пойдем домой». Я
заупрямился, сел на камень.
«Брось мяч,
пойдем. С директором я договорился и врачу
сказал. Тебе можно уйти, разрешили. Не сиди на
камне, холодит он. Меня подвезли на машине,
хозяева сейчас прикупают на рынке, так что ты
поторопись, а то опоздаем».
Он отобрал
у меня мяч, отдал его мальчишкам, потом сказал:
«Знаешь грушевое дерево, что за домом? Так вот,
утром увидели, что Мукуч, голый до пояса, висит на
нем...»