Левон Хечоян

Свинья

В машине нас было шестеро. Не доехав до села, мой дядя Мукуч остановил машину. Сказал: «Мы пешком пойдем». Остальные уехали, чтобы успеть к нашему приходу зарезать ягненка.

Мы шли по пшеничному полю. В голубом небе, словно игрушки в аттракционе, висели жаворонки. Вдали виднелось дерево. Когда подошли поближе, под ним обнаружили Ованесова Мириана.

— Мертвый, — сказал дядя. — Ты останься, а я пойду, позову председателя сельсовета.

— Я боюсь.

— Боишься? Не можем мы оставить его. Одичавшие кошки, лиса могут подойти. Нельзя их подпускать. Испортят они Мириана. Один из нас должен остаться с ним.

Он взял муравья на соломинке, положил Мириану на лицо.

— Вот видишь? Муравей сползает, оставаться не хочет, потому что и земля теплая, и камень, и зелень, а его лицо холодное. Значит, он мертв, нечего бояться. Понимаешь? А мне оставаться здесь нельзя, еще заподозрят, снова вызовут... Устал я от этой жизни. Ты птиц отгоняй. А я быстро схожу туда и обратно.

— Боюсь я...

— Ты что, мертвеца никогда не видел?

Я ничего не ответил.

— Тогда сделаем так, помочись на точильный камень Мириана, не успеет высохнуть, я уже приду.

— Не могу, боюсь.

— Послушай... когда меня увели... ты был еще маленьким, не помнишь. Увели из-за Мириана, и теперь нельзя, чтобы я здесь оставался.

— Дядя, я испугаюсь, я знаю, боюсь я его.

Мукуч поднял рубаху через голову и сказал:

— Видишь? Там... я шесть дней и ночей лежал на животе. Чтобы ребята на моей спине накололи иглой рисунок церкви...

Он повернулся ко мне спиной. Я отпрянул, увидев такое...

— Ага! Вот ты и испугался!

На его спине, от затылка до поясницы, была выжжена свинья с огромными ушами и десятью своими поросятами.

— Разве думал я, что они так поступят, так подло, так низко? Они колют — я жду. День, другой, третий... они все колют. А на седьмой день узнал, что они накололи. В бане. Ребята вокруг, и я нагой стою, и рисунок у всех на виду. Желудок через рот выходит. Тебе страшно, а я, как видишь, живу, не боюсь.

— Отчего же твои руки дрожат, пот на лбу выступил?

Мукуч ничего не ответил. Мы помочились на точильный камень Мириана, дядя пошел в село. Ожидание его возвращения было томительным и тревожным. Каждый шорох пугал меня... Когда же божья коровка прошла по лицу Мириана, а из густой пшеницы неожиданно вспорхнула перепелка, я испугался...

Все родственники и сельчане, приходившие к нам домой навестить меня, твердили одно: причина моей падучей болезни — мой дядя Мукуч...

Один сказал: «Положите змеиную шкуру ему под подушку — падучесть пройдет. Другой: «Ишь, какой умник нашелся, такого малыша одного с мертвецом оставить!» Мама сказала: «Мой бедный мальчик...» — и заплакала.

Однажды директор школы вызвал меня в свой кабинет. «С тобой опять ЭТО случилось, на уроке литературы? Так? И дети испугались, и учительница. Ты ведь знаешь, для таких душевнобольных есть специальная школа. И ваши, если захотят, отвезут тебя туда...»

— И чего тут пугаться, не понимаю? Когда ЭТО случается, появляются кони и мчат карету. И меня с ней...

— В Ахалкалаке эта школа. И до дома близко, и навещать кому будет.

— Что мне делать в Ахалкалаке? Я с бабушкой сплю! Не поеду...

— Такой взрослый и с бабушкой спишь?

Директор взял классный журнал.

— Вот, тут записано. Видишь, какой у тебя рост? Так что с завтрашнего дня в школу не ходи!

В тот день мы молча сидели за обеденным столом. Я сказал:

— Не виноват он, сам запуганный.

— Кто? — спросил мой дед.

— Мукуч, — ответил я, — тогда, в бане, все захохотали, а он — от испуга — вырвал... На его спине рисунок есть...

Говорят: «Рассказывай».

Я рассказал. Тогда дед закурил, надолго замолчав, потом неопределенно так, ни к кому не обращаясь, просто так сказал:

— Свинья.

Спустя два дня при обработке жерновов мельницы два пальца моего дяди Дарчо по вине злосчастного Мукуча угодили под камень.

Дарчо руку с оторванными пальцами быстро засунул под правую подмышку, присел на корточки, закрутился, завизжал, потом поднялся и, посмотрев в глаза дяди Мукуча, сказал: «Свинья!» Потом добавил: «Как же я теперь буду жать? Как покос собирать?» И при собравшемся люде «добил» Мукуча: «Знайте же, на его спине рисунок есть...»

Из подмышки Дарчо лилась кровь. При виде крови, от запаха ее я упал...

В тот день Мукуч напился и ушел ночевать к неряшливой женщине-мусульманке, жившей на окраине села, отдельно от всех. Уже несколько лет как умер ее муж-пастух, вот и пошел к ней Мукуч с горя. Наутро выходит из ее дома, на солнце смотрит, а собравшийся люди — на него. Из дома — плач малышей. Мукуч с обувью, зажатой под мышкой...

Ему крикнули: «Свинья». А кто-то из тех, кто был на мельнице, когда дяде Дарчо оторвало два пальца, сказал: «У него на спине рисунок есть...» И добавил: «Свинья».

И дядя Мукуч больше не ходил к той женщине. Прохаживался мимо домов, где были девушки на выданье. Но никто не желал выдавать за него свою дочь.

Мои одноклассники ко мне не ходили, боялись меня, а в отместку — закидывали дядю Мукуча камнями и кричали: «Покажи-ка рисунок на спине, Свинья!»

Бригадир Васо на работу Мукуча не звал. Сказал: «Здесь национальный вопрос замешан». Не давали ему работы, чтобы подумал... чтобы время было для этого...

Дядя Мукуч в горах искал змеиную шкуру, хотел положить ее под мою подушку, но змей уже лет десять как никто из сельчан не видел. А Мукуч искал.

«Ты пойдешь в школу, — говорил он. — Не бойся, твоя болезнь пройдет». — «Да не боюсь я, нечего мне бояться, просто когда начинает темнеть, карета с конями мчит меня вдаль. И так хорошо лететь. Только темноты боюсь немножко...»

Однажды после безрезультатных поисков он решил зазвать змей в село силой телепатии. Несколько часов простоял он на холме, сосредоточенно глядя вдаль.

Тогда-то и сказал односельчанам Тер-Овсепян, как бы по секрету: «Если Мукуч добьется своего, и на наших землях появится змея, обольститель Адама и Евы, что о нас подумают? Как мы все будем выглядеть?..»

Мукучу запретили подниматься на холмы и долго смотреть вдаль.

Однажды утром, когда я и Мукуч шли в больницу навестить дядю Дарчо, мы увидели такое, что остановились как вкопанные: наша речка текла в обратную сторону...

Мой Мукуч, бросив сумку, побежал в сельсовет, крича: «Чудо! Чудо!» Во дворе ветеринар Ладо кастрировал колхозных бычков. Мукуч закричал: «Идите, смотрите, река назад течет!» Никто из собравшихся на дворе в это время не шелохнулся. «Да вы что, это же чудо! такого не бывает!» Но люди не реагировали на призывы Мукуча. Кто смотрел на небо, кто на стены, другие на деревья, а некоторые — на кончики своей обуви.

Мукуч сорвался: «Такого не бывает, хоть раз посмотрите!» Он взял одного за полу пиджака и хотел потащить за собою. Ему крикнули: «Отпусти, Свинья!» Когда его собрались бить, в глазах у меня снова потемнело, и полетела карета, понесла меня...

Открыл глаза, да река текла уже как прежде: с севера вниз. 

Мой Мукуч на руках нес меня домой.

«В Ахалкалак не поеду... — сказал я ему. — С утра в школу пойду».

«А я каждый день буду навещать тебя».

В конце недели, на четвертой перемене, пошлепывая своими резиновыми галошами, вошел во двор школы старый Габо — брат моего деда. Сказал: «Пойдем домой». Я заупрямился, сел на камень.

«Брось мяч, пойдем. С директором я договорился и врачу сказал. Тебе можно уйти, разрешили. Не сиди на камне, холодит он. Меня подвезли на машине, хозяева сейчас прикупают на рынке, так что ты поторопись, а то опоздаем».

Он отобрал у меня мяч, отдал его мальчишкам, потом сказал: «Знаешь грушевое дерево, что за домом? Так вот, утром увидели, что Мукуч, голый до пояса, висит на нем...»