К 100-летию со дня рождения Рачия Кочара
«Исторические карты Армении»
(Фрагменты из фронтового дневника писателя.
Подготовила и перевела Каринэ Халатова)
От переводчика
В этом году исполнилось 100 лет со дня рождения и 45 лет со дня смерти Рачия Кочара (1910 – 1965) – известного армянского писателя, публициста, общественного деятеля и замечательной личности. Две юбилейные даты также неразрывно связаны с жизнью и творчеством Р.Кочара: 65-летие со дня Великой Победы и 95-летие геноцида армян в Османской империи.
С первых дней войны Рачия Кочар добровольцем ушел на фронт и все пять лет прослужил военным корреспондентом. Коллеги по перу, современники и очевидцы отмечали бесстрашный, страстный и правдивый почерк публицистики Р.Кочара. Из воспоминаний военного журналиста Якова Файншмидта, корреспондента газеты «Суворовец», выходившей на языках народов СССР: «...На последней странице номера за 8 апреля (1944 года. – К. Х.) внимание привлек очерк «Вторая встреча» Рачия Кочара. Десятки раз встречался с ситуациями, о которых шла речь в очерке Кочара, и писал о них. То брат с братом встретились, то жена мужа нашла. Это были обычные корреспонденции. А в очерке Рачия Кочара все обрело весомую значимость благодаря умению автора точно выписать образ, придать фактам публицистичность, заставить читателя вместе с героями пережить все коллизии.
Рачия опубликовал в «Суворовце» много очерков. И в них талантливо, правдиво рисовал панораму дружбы народов на фронте. ...Как-то он сказал мне о своем намерении показать, что все солдаты нашей армии – родные дети большого дома, имя которому – Советская Родина».
Эту книгу Р.Кочар написал – роман «Дети большого дома» стал фактически советским бестселлером и в 1956 г. вышел в свет на русском языке в переводе Василия Гроссмана и Асмик Таронян.
Сильва Капутикян, восторженно и с уважением отзывавшаяся о «мужестве, активности, страстности, цельности, бескомпромиссности» Р.Кочара, писала, как эти особенности его личности отразились в журналистском творчестве: «Страстные, гневные, боевые статьи военного корреспондента, пахнущие порохом и кровью, систематически появлялись на страницах журналов и газет. Их запоем читали, как долгожданные письма с фронта от близкого человека. В те тревожные, тяжелые дни очерки Кочара, полные мужества и жизнелюбия, вселяли в людей веру в грядущую победу».
Выходец из Алашкертского уезда Западной Армении, в детстве бежавший от турецкого ятагана, Кочар с особой болью воспринял известие о войне, которая ассоциировалась с бесчеловечной трагедией геноцида армян 1915 года. И он сражался так, чтобы не утратить и эту уцелевшую половинку Родины.
Суровая фронтовая жизнь писателя-воина прошла под Харьковом и Волочанском, на полях Полтавщины и в Кочубеевских лесах, ряде городов – Коломск и Валки, Белгород и Курск (в районе Большая Троицкая), Новый Оскол... и далее – Сталинград. За выдающуюся отвагу и смелость в героических боях за Сталинград Р.Кочар был награжден орденом «Красной Звезды», медалями «За оборону Сталинграда», «За боевые заслуги», «За Победу над Германией» и т. д.
Даже редкие минуты отдыха капитан Рачия Кочар использовал, чтобы написать статьи, очерки, зарисовки и письма, сделать записи во фронтовом дневнике – этой удивительной летописи Великой Отечественной войны, отразившей ее географию, запечатлевшей психологию военного времени и людей тех священных и незабываемых лет.
На армянском языке «Фронтовые дневники» (1941 – 1943) вышли не полностью и только после смерти писателя. На русском языке отрывки из них публикуются впервые.
26.01.43 г.
Под Сталинградом
26 января 1943 года один из счастливых дней в моей жизни. С сентября 1941 года я находился на передовой линии в почетном звании военного корреспондента. Я переходил из полка в полк, из роты в роту. Пережил много горьких и тяжелых дней. Испытал много лишений; побывал на полях Полтавщины, утопал по колено в грязи в харьковском черноземе – я отступал с десятками тысяч таких, как я, предавался минутам отчаяния и разочарования, но меня никогда не покидала вера в победу. Я лежал в окопах, заслоняя руками глаза от хлипкой грязи, когда неприятель с воздуха сбрасывал бомбы, проползал под вражеским пулеметным огнем, чтобы выполнить порученное мне задание, и не боялся смерти. Я рассуждал трезво, внушая самому себе, что человек когда-нибудь должен умереть – жизнь ни для кого не бесконечна. Так не все ли равно, когда с ней расстаться, и не лучше ли умереть в бою, ради Родины. Горше смерти была мысль о том, что я не увижу поражения врага и погибну на полпути к победе. Это причиняло мне больше страданий, чем невзгоды фронтовой жизни. Какое счастье, что я дожил до сегодняшнего дня!
Ранним утром пришло известие, что наши уже на подступах к городу и намечается встреча с 62-й армией. Я сообщил редактору, что отправляюсь на передовую линию, и вышел из нашей землянки в Гумраке.
На дороге к Сталинграду царит оживление, она с обеих сторон усеяна трупами немцев. Как и вчера, ветер свистит в ушах. Кажется, что я совершаю священное паломничество, как фанатичный верующий, направляющийся в Иерусалим. Я остановился у колонны с пленными, стараясь поговорить с ними. Но мы не понимаем друг друга. Настроение у австрийцев и румын хорошее, они набрасываются на немцев и с яростью их избивают. Я схватил одного за руку и спрашиваю:
– Почему ты его бьешь?
Он меня понял:
– Национал-социалист, хайль, хайль, Гитлер.., – передразнивая и гримасничая, сказал он, дескать, так он сам говорил.
Немцы порой выглядят жалкими перед румынами, которые превосходят их количеством. По дорогам тянутся тысячи пленных из разных воинских частей. Взвивается и кружит снежная поземка. На поле боя стоит страшный грохот многочисленных дальнобойных орудий. Тянутся колонны пленных без сопровождения конвоя. Раненых немцев порой избивают озлобленные солдаты, крепко матерятся, как это умеет русский человек. Но большинство подшучивает и высмеивает их, даже делится с ними хлебом и махоркой. Один старший лейтенант остановил группу немцев и стал угрожать, показывая кулак:
– ...вашу мать, да вас всех до одного надо перебить! Кто вас сюда звал, а? На землю нашу позарились?!..
Испуганные немцы сбивчиво и заикаясь пытаются что-то объяснить, а лейтенант их и не слышит, и не понимает. Я подошел к нему и пожурил, мол, зря он ругается, не стоит, ничего же не изменишь. Мне казалось, что я любого немца смогу убить, даже ножом, но пленные вызывают во мне какое-то сочувствие своим жалким истощенным видом, обмороженными распухшими конечностями. Я не только испытывал к ним жалость, но мне еще и досадно было, когда с ними грубо обращались, и я в таких случаях делал им замечание. Причем, большинство наших чувствуют к ним то же самое и поступают так же. В плену немцы кажутся человечнее, особенно когда показывают фотографии любимых женщин и детей, отцов и матерей.
29.01.43 г.
Весь день я провел в военном трибунале и вновь беседовал с пленными. На подступах к городу еще идут бои, но число пленных возрастает, они все идут и идут.
Под Кайданом в здании, отведенном для сотен раненых, вспыхнул по их вине пожар. Они по неосторожности что-то зажгли и поздно спохватились, когда огонь уже вовсю полыхал. Все заживо сгорели. Я пошел посмотреть... Сил нет описать. Обугленные тела и чудовищный запах произвели кошмарное впечатление. В небольшой комнатенке тяжелораненые задохнулись от дыма и страха. Пленные немцы выносили их тела и складывали в вырытой во дворе яме. Здесь же стояли прибывшие сегодня милиционеры. Немцы, встав меж ног погибших, волоча, вытаскивали их на улицу. Раздавался стук ударяющихся о доски голов. Немцы выполняли эту работу, как обычные повседневные обязанности. Одному из них я дал понять, что виновник всего этого – Гитлер. В ответ он лишь глубоко вздохнул.
Кто-то из солдат окликнул меня, показывая на один из трупов. Я не понимал, что он хочет сказать. Высвободив руку погибшего из-под его тела, он показал на золотой перстень и дал понять, что палец можно отрубить, снять перстень и отдать мне. Да еще подобострастно улыбался. Я плюнул, произнеся по-русски: «Негодяй!» и удалился. Этот пример бесчеловечности оставил тягостное впечатление. Какими бы добродетельными ни были поступки немца впоследствии, этот эпизод сведет всё на нет. Как же низко надо пасть, чтобы позволить себе такое.
Никогда не забуду, с какими жадными взглядами они смотрели на золотой перстень своего соотечественника...
Сегодня я присутствовал на допросе пятерых пленных. Это были довольно симпатичные интеллигентные молодые люди. Меня поразило их невежество. Они плохо знали родную литературу. Не имели понятия даже о кумире фашистов – Ницше. Они откровенно выражали свое разочарование, за исключением одного из них – сына директора крупного металлургического объединения. Он добровольцем ушел на фронт, звание – обер-лейтенант, командир батареи. На мой вопрос, убедился ли он сейчас, что безумные планы Гитлера нереальны и что он проиграет войну, тот с легкой ироничной улыбкой ответил:
– Победа будет за нами, но в данный момент я не в курсе происходящих событий и ничего определенного сказать не могу.
Обер-лейтенант лишь добавил, что никогда не верил в их пропаганду о том, что в России всех пленных убивают.
– Близким мне людям я всегда говорил, что это неправда – ведь они тоже люди, как же они могут уничтожить пленных, которые не представляют для них никакой опасности.
Я сказал:
– Не было бы несправедливым, если бы мы поступили так с вами, вы этого достойны, однако ненависть не ослепляет нас и мы, да, не забываем, что мы – люди...
Выслушав переводчика, немецкий офицер неопределенно покачал головой – то ли хотел возразить, то ли соглашался.
Рыжий офицер произнес:
– Ничего не могу сказать о Германии, потому что я в плену, и вы мои слова расцените, как желание спасти свою жизнь.
Но, тем не менее, он добавил, что после окончания войны не собирается жить в Германии. Жена у него аргентинка, туда он и поедет – по-человечески, честно и мирно жить и трудиться. Гордо заявил, что со стороны деда он француз. Он остается служить, его должны были взять на работу.
31.01.43 г.
...Было около 5 часов, когда я отправился в политотдел, где уже все собрались. Терентьев сказал:
– Тебя весь день не было, Рачик, а тут такое творится... Говорят, генерал-фельдмаршал Паулюс покончил жизнь самоубийством, сукин сын... Вся группировка капитулировала, десятки тысяч немцев сдаются в плен, они всё прибывают, видел?..
Пленных мне довелось видеть много. Мне кажется, что Информбюро сообщает о меньшем количестве и пленных, и убитых, и о трофеях. А самоубийство Паулюса – это скандал для Гитлера.
Вошедший боец доложил, что к нам доставлен генерал со своим штабом. Он сейчас в землянке у командующего дивизией. Я решил присутствовать во время их допроса. Генерал-майор Таварткеладзе, разумеется, разрешит мне. Я отправился в штаб дивизии, его там не оказалось. Допрос вел Русов. За столом сидел пожилой немецкий генерал в погонах, напротив – полковник, начальник штаба, рядом с ним – подполковник, командир зенитной дивизии. Держаться достойно, ведут себя вежливо, лаконично отвечают на вопросы Русова. Переводчик генерала, по национальности немец, великолепно владеет русским. От отпетый негодяй, бесстыжий пес, несомненно, русский белогвардеец, сменивший фамилию.
– Почему вы вторглись в нашу страну? Кто вас звал? – говорит Русов. – Убиваете наших женщин и детей, думаете мы простим вам это?
Генерал-лейтенант улыбается:
– К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос. Я всего лишь солдат, который воюет, когда ему приказывают, а всё остальное – политика, которой наш солдат не занимается...
Русов сердится, он повторяет догмы, для немца неприемлемые, и заставляет перевести это генерал-майору.
Переводчик говорит:
– Генерал уже ответил вам, вы снова возвращаетесь к политике.
– Сама война есть уже политика, – говорит Русов, – вы хотите завоевать нашу страну, убиваете женщин и детей и не считаете это политикой?
– Господа, – говорит переводчик, – мы – ваши пленные и ничего более, споры неуместны.
– Служанка, холуй! – отвечает ему Русов.
Немецкий подполковник клюет носом, голова его клонится к груди. Полковник с биноклем на груди высоко держит голову, слушает и ничего не говорит. Я и корреспондент «Известий» Родимцев тоже молчим.
...Сообщаем, что Паулюс капитулировал. Генерал удивлен и спрашивает:
– Когда?
– Сегодня.
– В котором часу?
– В четыре часа.
– Да-а...
Видно, что он рад и почувствовал какое-то облегчение. Генерал снова спрашивает:
– Он объявил капитуляцию по всему фронту или в центральной и южной частях города?
– В центре и южной части.
– Да, на севере гораздо удобнее защищаться, оборонительные возможности местности там лучше...
Я спросил у генерала:
– Какого вы мнения о военной подготовленности Гитлера? Известно, что он не военный человек, он был всего лишь ефрейтором...
Он улыбнулся, промолчал, а потом произнес:
– Если я скажу, что у Гитлера нет военно-стратегического таланта, вы мне скажете, что же у вас за армия, у которой главнокомандующий не является стратегом?
– Генерал – дипломат.
...Чуть погодя генерал поинтересовался:
– Наверное, я первый немецкий генерал, который попал к вам?
Мы уверили его, что он далеко не первый, что на Воронежском фронте попали в окружение семь новых дивизий, а итальянский альпийский корпус сдался в плен в полном составе.
– Это плохо для нас.
...Я вернулся к себе в землянку поздно, в два часа ночи, когда по радио передавали о ликвидации вражеских группировок в центре и на юге Сталинграда. Диктор сообщил о сдавшихся в плен шестнадцати генералах. «Нашего» генерала среди них нет. Это командующий 76-й немецкой дивизией фон Розенберг.
Значит, Информбюро не обо всем еще знает.
Какие мы счастливые, что дожили до этого радостного дня. Если бы осенью 1941 г. и в июне 1942 г. мы могли предусмотреть такой исход событий, то нам не выпали бы столь тяжелые испытания. Теперь можно и спокойно умереть, когда увидели поверженного врага. Двадцать пленных генералов – во главе с фельдмаршалом.
6.02.43 г.
...Ранним утром должна быть погрузка, и эшелоны отправятся в путь. Спешка и нетерпение подстегивают нас. Так хочется хотя бы недолго ехать спокойно. Когда мы неожиданно оказались в 300 - 400 километрах от фронта, то ощутили себя заброшенными и оторванными от великих дел. Мы воевали два года подряд, пережили тяжелые страдания, и теперь, когда всех нас через край переполняет ликование наступления, ни к лицу нам плестись в хвосте и отдыхать. Мы должны весной искупаться в Днепре, поклониться могиле Шевченко, как когда-то я впервые преклонил колени, увидев в зимних сумерках очертания высоких зданий Сталинграда. Еще сохранились варварские следы, оставленные немцами, и долго еще эти мрачные картины будут бередить душу русских солдат. Сейчас эти тяжелые впечатления ведут их в бой.
Ованнес рассказывал, как впервые, вступив в Гумрак, они обнаружили лагерь военнопленных. Это была открытая местность, обнесенная колючей проволокой. Пленные, вырыв ямки, небольшими группами укрывались в них одеялами и плащ-палатками, лишенные огня и тепла. Когда наши приблизились и окликнули их, те спрятались в ямах и не подавали голоса, думая, что пришли немцы. Некоторые, прислушавшись к нашей речи, откликнулись:
– Мы русские, братья, помогите...
– Вытащили мы их из ямы, – рассказывал Ованнес, – и у меня мурашки по телу побежали, когда первый пленный попытался выползти на свет божий. Мы вытаскивали из могил настоящих покойников, которые передвигались и с безумными глазами смотрели на нас. В каждой яме были трупы... Потом уже, когда группировки немцев сдавались в плен, мы подпускали их поближе и прямой наводкой выпускали по ним снаряды. Уложили тысячи немцев. Мы не могли больше брать в плен людей, в которых не осталось ничего человеческого... Ты вправе осудить меня, но поступить иначе я не мог... Напиши книгу о медленной и мученической смерти наших пленных, о страданиях, доводящих до безумия. А если напишешь все так, как было, читатель поступит так же, как я...
7.02.43 г.
Самофаловка
Мы стоим у станции Котяба. Недалеко от разрушенного села Самофаловка. Сегодня мы должны были разместиться в поездах и тронуться в путь, но эшелона всё не было. Две армии дожидаются погрузки. Сильные морозы, а мы все находимся под открытым небом. Лошади, люди, пулеметы, минометы. Чтобы не замерзнуть, все время стараемся двигаться, бегаем. Собираемся у полевой кухни и ждем горячего супа, который сегодня раздали с опозданием. Когда бываешь сыт, то не мерзнешь. Голодному человеку холодно, как бы тепло он ни был одет.
Капитан Н. рассказал о встрече в штабе гнерал-полковника Вальтера Гейтца и гернерал-лейтенанта Розенберга. Переводчик сидел в темном закутке, и они его не заметили. У них завязался спор. Генерал-полковник набросился на Розенберга, обвиняя его в нарушении воинской присяги.
– Вы должны были сражаться до последнего и не сдаваться в плен! Я не должен был вас здесь видеть!
Розенберг оправдывался, что сражался до конца, но был окружен нашими, остался один со своим штабом и, когда положение оказалось безвыходным, вынужден был сдаться. А потом добавил:
– Но ведь я тоже вижу вас здесь, господин генерал-полковник...
Спор разгорелся, да так, что дошел до взаимных оскорблений, и, бранясь, они ели и пили русскую водку, от которой еще больше распалившись, стали плевать друг другу в лицо.
Хорошо видеть такими униженными известных генералов, пьяными и озлобленными. Как только не отыгрывается жизнь на нечестивцах. Судьба горько насмехалась над ними, так же, как они издевались над народами. Они удостоились этой участи благодаря и нашим стараниям.
Под вечер прокурор Фактурович и председатель военного трибунала Андрей Донской пригласили к себе погреться. Сидя здесь, я записываю события дня.
Куда мы направляемся, неизвестно. Когда будет погрузка, тоже неизвестно.
Сегодня опять пришла радостная новость: освобождены Ейск, Батайск, Барвинск, Балаки...
Подготовила и перевела Каринэ Халатова
Капитан Рачия Кочар во главе делегации 51-й гвардейской дивизии, приехавшей в Ереван, чтобы рассказать о легендарной Сталинградской битве
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 12.07.11 20:34